Вскоре число и размеры боковых галерей
резко увеличилось, видимо, начинался район изрешеченных подземными ходами-
ячейками предгорий.
К едкой вони теперь примешивался какой-то новый, не столь резкий запах,
откуда он взялся, мы не понимали и только гадали; может, что-то гниет, или
так своеобразно пахнет какая-нибудь неизвестная разновидность подземных
грибов? Неожиданно туннель как по волшебству (карты нас к этому не
подготовили) вдруг расширился, сменившись просторной, по-видимому,
естественного происхождения пещерой овальной формы, с ровным каменным полом
приблизительно семидесяти пяти футов длиной и пятидесяти — шириной. Отсюда
расходилось множество боковых галерей, теряясь в таинственной мгле.
При ближайшем рассмотрении пещера оказалась вовсе не естественного
происхождения: перегородки между отдельными ячейками были сознательно
разрушены. Сами стены были неровными, с куполообразного потолка свисали
сталактиты, а вот пол, казалось, только что вымели — никаких тебе обломков,
осколков и даже пыли совсем немного. Чисто было и в боковых галереях, и это
нас глубоко озадачило. Новый запах все усиливался, он почти вытеснил прежнее
зловоние. От необычной чистоты, граничащей прямо-таки со стерильностью, мы
потеряли дар речи, это казалось настолько необъяснимым, что произвело на нас
более жуткое впечатление, чем все прежние странности. Прямо перед нами
начиналась галерея, вход в которую был отделан более тщательно, чем все
прочие; нам следовало выбрать его: на это указывали ведущие к нему
внушительные груды пингвиньего помета. Решив не рисковать, мы, во избежание
всяких случайностей, начали вновь рвать бумагу: ведь на следы рассчитывать
не приходилось, чистота была прямо идеальная — никакой пыли. Войдя в
галерею, мы привычно осветили фонариком стены и застыли в изумлении: как
снизился уровень резьбы! Нам уже было известно, что во времена строительства
туннелей искусство у Старцев находилось в глубоком упадке, и сами недавно
воочию в этом убедились. Но теперь, на подступах к загадочной бездне, мы
увидели перемены настолько разительные, что не могли найти им никаких
объяснений. И форма, и содержание немыслимо деградировали, говорить о
каком-либо мастерстве исполнения просто не приходилось.
В новой манере появилось нечто грубое, залихватское — никакой
тонкости. Резьба в орнаментальных завитках была слишком глубокой, и
Денфорту пришла мысль, что, возможно, здесь происходило как бы
обновление рисунка, своего рода палимпсест — после того, как обветшала и
стерлась старая резьба. Новый рисунок был исключительно декоративный и
традиционный — сплошные спирали и углы — и казался грубой пародией на
геометрический орнамент Старцев. Нас не оставляла мысль, что не только
техника, но само эстетическое чувство подверглось здесь грубому
перерождению, а Денфорт уверял меня, что здесь не обошлось без руки
«чужака».
Рисунок сразу же вызывал в памяти искусство Старцев, но это
сравнение порождало в нас одновременно и глубокое внутреннее неприятие.
Непроизвольно вспомнилось мне еще одно неудачное подражание чужому стилю —
пальмирские скульптуры, грубо копирующие римскую манеру. Те, что шли перед
нами, тоже заинтересовались резьбой, об этом говорила использованная
батарейка, брошенная рядом с наиболее типичным картушем.
Однако из-за недостатка времени мы бросили на эти необычные барельефы
лишь беглый взгляд и почти тут же возобновили путь, хотя далее довольно
часто направляли на стену лучи фонариков, высматривая, не появились ли еще
какие-нибудь новшества. Но все шло как прежде, разве что увеличивалось
расстояние между картушами: слишком много отходило от туннеля боковых
галерей. Нам повстречалось несколько пингвинов, мы слышали их крики, но нас
не оставляло чувство, что где-то в отдалении, глубоко под землей, гогочут и
кричат целые стаи этих больших птиц. Новый запах непонятного происхождения
почти вытеснил прежний, едкий. Вновь появившиеся в воздухе струйки пара
говорили о нарастающей разнице температур и о близости морской бездны,
таящейся в кромешной мгле. И тут вдруг, совершенно неожиданно, мы увидели
впереди, прямо на сверкающей глади пола какое-то препятствие — нет, совсем
не пингвинов, а что-то другое. Решив, что непосредственной опасности как
будто нет, мы включили второй фонарик.
ХI
И вот снова слова застывают у меня на губах. Казалось бы, пора
привыкнуть спокойнее на все реагировать, а может, даже ожесточиться, но в
жизни случаются такие переживания, что ранят особенно глубоко, от них
невозможно исцелиться, рана продолжает ныть, а чувствительность настолько
обостряется, что достаточно оживить в памяти роковые события, и снова
вспыхивают боль и ужас. Как я уже говорил, мы увидели впереди, на чистом
блестящем полу, некое препятствие, и одновременно наши ноздри уловили все
тот же новый запах, многократно усилившийся и смешавшийся с едкими
испарениями тех, кто шел перед нами. При свете фонариков у нас не осталось
никаких сомнений в природе неожиданного препятствия; мы не побоялись подойти
поближе, потому что даже на расстоянии было видно, что распростертые на полу
существа не способны больше никому причинить вреда — так же как и шестеро
их товарищей, похороненных под ужасными пятиконечными надгробиями из льда в
лагере несчастного Лейка. Как и у собратьев, почивших в ледяной могиле, у
них были отсечены некоторые члены, а по расползавшейся темно-зеленой вязкой
лужице было понятно, что печальное событие случилось совсем недавно. Мы
увидели только четверых, хотя из посланий Лейка явствовало, что
звездоголовых существ должно быть не менее восьми. Зрелище потрясло и
одновременно удивило нас: что за роковая встреча произошла здесь, в
кромешной тьме?!
Напуганные пингвины разъяренно щелкали клювами; по доносившимся
издалека крикам мы поняли, что впереди — гнездовье.