Иван остолбенел.
— Чиво?
Дядюшка был доволен произведенным впечатлением.
— Отк ыт?
У дядюшки был просто талант выкручивать слова шиворот?навыворот.
Иван растерянно моргал белыми ресницами. Вся его «мала куча» делала то же самое.
— Он спрашивает, кто ты есть, — перевел Вад с птичьего языка на человеческий. — Не бойся. Это наш дядя.
Иван нерешительно продвинулся в сторону Авеса.. Мелюзга повалила следом, как цыплята за наседкой.
— У сав ястусен ырук?
— У вас несутся куры?
— Нет, — отрицательно замотал головой Иван, пяля глаза на дядюшку. — У нас нет курей…
— А олас? — Авес выкручивал слова почти мгновенно.
— Есть ли сало? — Ваду очень нравилась роль переводчика, хотя и давалась она ему с трудом.
— Нэма…
— А что есть? — забывшись, нетерпеливо спросил дядя.
— Нэма…
— А что есть? — забывшись, нетерпеливо спросил дядя.
— Мука… трошки…
Авес оживился.
— Это хорошо… это очень хорошо… Напечем оладьев…. с маслом.
Иван замялся.
— Но у нас трошки. На каждый день по пригоршни…
— Иди. Иди, — поддержал Авеса Вад. — Чугун лизал?
Иван беспомощно посмотрел на меня. Я вступился за него.
— Они сами с голоду пухнут. Надо и совесть знать.
— Река Хунцы, — сказал дядюшка Авес и удалился, хлопая галифе. По дороге он вставил челюсти и жутко, по?волчьи, оглянулся на меня.
До обеда мы делали кизяки. Из окон нашего дома несся хохот: дядя и Вад гоняли тараканов.
Бутерброд
Я сидел на завалинке. У меня невыносимо ныла спина. Вся площадь возле дома и двор были устланы кизяками.
На улицу вышел Виталька Ерманский, жуя бутерброд с сыром. Сегодня им принесли большую посылку.
— Хочешь? — спросил он.
— Нет. Я наелся.
Виталька почему?то обиделся. Он доел бутерброд. Корку от сыра он бросил в пыль. Потом Ерманский ушел, а я остался один на один с коркой. Она лежала от меня в трех шагах и отчаянно пахла. Она могла пропахнуть под нашими окнами весь вечер и ночь. Я раздавил ее пяткой.
Пятка
Они не спали и разговаривали про еду. Они разговаривали про нее, хотя все?таки взяли из погреба масло и поджарили на нем очистки.
— Я в своем самолете, — шипел дядя Авес, — возил живую курицу. Она неслась каждый день. Потом в самолет попал снаряд, и курица изжарилась. Я ее взял с собой. Летел на парашюте и ел… Проклятый дом. Не уснешь. Пахнет каким?то сыром. Река Хунцы.
Это пахла моя пятка, несмотря на то, что перед сном я вымыл ноги.
Полпуда ржи
Я не мог заснуть из?за разговора про курицу, которая неслась в самолете, и из?за пятки, пахнущей сыром. Я оделся и пошел к председателю.
Несмотря на поздний час, в правлении было много людей. Они разговаривали и крутили самокрутки. Как я понял, шло совещание об уборке соломы.
Мой приход не прервал совещания. Сидевший за обшарпанным столом председатель, у которого все было по одному: одна нога, одна рука, один глаз — и иссеченное осколками лицо, лишь посмотрел на меня и продолжал обсуждать соломенный вопрос.
Я назвал свою фамилию и сказал, зачем пришел.
Все сразу замолчали и стали смотреть на меня.
— Я же только что дал вам пшена, сала и масла, — удивился председатель.
Мне было очень неловко.
— К нам приехал дядя — летчик… Он три раза горел в самолете… У него очень плохое здоровье…
Я боялся, что они, не дослушав меня, скажут «нет». В деревне ведь голод. Но они не торопились. Они стали припоминать все, что знали обо мне.
— Эт кузнецов сын?
— Который школу обворовал?
— С Ерманским дружит?
— Собака не сдохла еще? Какую псину загубили, чертенята. Ее на отару бы.
Они знали все и даже немножко больше.
— Тетка Мотря ест лебеду, а у ней трое роблят в колхозе. Нехай не балуется, тут ему не город.
Но меня взял под защиту председатель Он сказал, что у нас долго не было отца, поэтому мы подраспустилисъ, что отец скоро приедет и возьмет нас в ежовые рукавицы. А отец у нас хороший парень. Он пришел с войны весь целый и будет ковать немецких лошадей, которые должны скоро поступить.
Отца многие знали, и правление, немного поспорив, вынесло резолюцию: «Хрен с ним, полпуда ему ржи и двести граммов сала, но пусть завтра выходит на солому, нечего дурака валять. И пусть летчика своего берет. Он, хоть и раненый, но трос на быках таскать сможет.
Тут все раненые».
Кладовщик пошел в амбар и по всем правилам отвесил мне теплого, пыльного пахнущего зерна из огромного, до самого потолка, закрома. Зерна было на донышке, и кладовщику пришлось делать кросс с препятствиями. Потом он отрезал мне кусок сала.
Я пошел домой. Мешок с рожью шевелился у меня на спине, живой и теплый.
Гражданская война
Когда я вошел, они еще не спали. У дяди Авеса заклинило челюсти, и Вад осторожно расшатывал их ножом. Дядюшка сердился и хлопал ногами в галифе.
Я положил мешок в изголовье и стал делать из него подушку, сало я еще на улице закопал в зерно. Я боялся, что они, увидев у меня продукты, опять станут приставать, но они слишком были увлечены своим делом. Я уже начал было засыпать, как вдруг дядя Авес шумно втянул воздух, и у него сами собой выпали челюсти.
— Река Хунцы, что за проклятым дом, — выругался он — Теперь салом пахнет.
Вад тоже, видно, учуял запах. Он пробормотал.
— Да… Свинина…
Затем до них дошел запах ржи. Дядя тут же откликнулся: