— Вад, — сказал я, дотронувшись до его плеча. — Ты заминировал? Может, не надо? А, Вад?
Брат не ответил.
Страшная месть
Я долго не мог заснуть, ожидая начала военных действий. Что они начнутся, я не сомневался. Не такой человек Вад чтобы простить сегодняшнее. На всякий случай я положил в карманы немного еды и лег спать обутым. Я заметил, что Вад тоже спал обутым.
Мирно тикал будильник, верещал возле печки сверчок и под потолком пикировали комары. Дверь в соседнюю комнату, где спали отец с матерью, была открыта. Оттуда слышался шепот. Мать читала отцу мораль.
— Кто этак обращается с детьми? К ним подход нужен, а ты битьем да битьем. Озлобил их вконец.
— Сама же говорила…
— Надо постепенно… Огрубел ты на войне….
— Откуда я знаю, как с ними надо… Пришел, а старший уже совсем взрослый… Все знает, учит даже… Шел, думал — помощники есть, хату свою построим, козу купим, кроликов разведем. А тут бои похлеще, чем на войне.
— Поигрался бы с ними… Дети ведь… Да и не знают они тебя.
Привыкли одни… Книжку, как с ними надо, почитал бы. Говорят, есть такие книжки…
— Может, и есть… Да после всего, что там было, чего насмотрелся… нервы не держат… — Отец помолчал. — Книжки. Меня отец кнутом драл… Вот и вся грамота…
— Ты не такой… ты хороший… Мы тебя так ждали. А потом, когда пришла похоронка… когда пришла похоронка…
— Не надо…
— Взяла… и не помню ничего… Головой об комод…
— Не надо…
Они то затихали, то снова начинали шептаться, и мать долго еще всхлипывала. И чтобы успокоить ее, отец рассказывал, как бежал из плена. Он рассказывал каждую ночь, этому рассказу не было конца, потому что отец забывался и повторял по многу раз одно и то же, всегда с новыми подробностями. Особенно часто вспоминал он один момент. Они перешли линию фронта, развели костер, напекли картошки, достали заветную флягу спирта и отпраздновали конец четырехмесячным скитаниям. А ночью отец проснулся оттого, что на него кто?то смотрит. Это были немцы. Как потом их били сапогами, как вели старым путем в лагерь, как вешали, он рассказывал вскользь, но вот о том, как он проснулся и встретился с чужим взглядом и как это было страшно, он говорил каждый раз многословно, сбиваясь и повторяясь.
И тогда начинала его успокаивать мать. Обычно она рисовала картины нашего близкого будущего.
— Вот подожди… построим дом… Купим козу…
Услышав о козе, отец затихал, и они начинали придумывать козе имя и гадать, какая она будет. Вот и сейчас мать шептала:
— Давай выберем со звездочкой на лбу.
— Вот еще… при чем здесь звездочка?
— У ней молоко жирнее.
— Чепуха…
— Спроси у любого пастуха.
Они заспорили о звездочке, но в это время посреди комнаты что?то зашипело, и желтый столб пламени взвился вверх. Я удивился реакции отца. Из нашей комнаты было видно, — он, как кошка, сорвался с кровати и растянулся на полу. Наверно, он это сделал машинально, как на войне, когда рядом что?либо взрывалось. Полежав немного, он встал и ничего не делал минут пять. Мать тоже ничего не делала, даже не плакала. В темноте белели их неподвижные фигуры. Порох сгорел, и малиновая консервная банка медленно остывала посреди комнаты.
Все?таки Вад жестокий человек.
— Ах, негодяи, вот негодяи, — пробормотал отец. — Где мой ремень… Я им сейчас… Где ремень?..
Пора было сматываться. Но Вад продолжал спокойно лежать на кровати, вроде бы все еще спал. Он даже немного похрапывал.
Слышно было, как отец шарил по стульям, ища брюки. Вдруг послышалось новое шипение, и под ногами отца полыхнуло. Он отскочил.
— Ах, негодяи!
— Толя! Не ходи! Они взорвут тебя! — закричала мать.
— Это не дети! Разве это дети?
При свете догоравшей консервной банки было видно, что отец вытащил наконец свой страшный ремень и идет к нам.
— Вад, бежим! — крикнул я.
Брат вскочил на кровати во весь рост. В руках он держал какой?то предмет. Чиркнула спичка.
— За родину! Смерть оккупантам! — крикнул Вад и метнул пылающую банку, как гранату. Горящий порох рассыпался по всему полу, преградив босому отцу дорогу.
Мы выскочили в сени. Задвижка была предусмотрительно отодвинута.
… В темном переулке мы остановились.
— Напрасно ты… — оказал я. — Надо было что?нибудь другое. Ему и так взрывы надоели.
— Ничего. Пусть знает, как со мной связываться, — буркнул Вад мстительно.
— Рекс! — вдруг воскликнул я. — Он выследит нас. Бежим к реке. Надо запутать следы.
И мы побежали к реке.
Я забыл рассказать про Рекса.
И мы побежали к реке.
Я забыл рассказать про Рекса. Это немецкая овчарка. Она пришла с войны вместе с отцом. Когда он в тот вечер заглядывал в окно, овчарка, оказывается, уже вела подкоп в сени: она думала, что в доме немцы. Рекс воевал с отцом в партизанском отряде. Как рассказывал отец, Рекс прошел огонь и воду и может делать, что хочешь. Например, таскать раненых. Отец даже показал, как делает это овчарка. По его приказанию Рекс схватил отца за ногу и протащил по двору.
У нас с Рексом как?то сразу установились неважные отношения. Во?первых, он сжил со света нашего Шарика, очень преданную и добродушную собаку. Он отнимал у нее пищу, издевался каждый день и довел до того, что Шарик куда?то исчез. Во?вторых, он относился к нам очень пренебрежительно, вроде бы мы не высшие по сравнению с ним существа. У него не было даже простого уважения к человеку, исключая, конечно, отца (они очень нежно приветствовали друг друга по утрам, а уходя спать, отец говорил: «Спокойной ночи, Рекс», а тот отвечал: «Гав?гав» и дергался, как ненормальный). По?моему, этот Рекс сильно подозревал нас в чем?то, во всяком случае он следил из своей конуры за каждым нашим движением, а если рядом оказывался отец, то этот «партизан» всегда стоял на предельном натяжении цепи, каждую секунду готовый рвануться и защитить своего любимца. Мне кажется, он принимал нас за фашистов.