— Все, что сюда войдет — возьмем. Что не войдет — бросьте. И так полно всякой дряни.
Этот?то чемодан и навел нас на мысль о побеге. Раз все будет при нас — значит, достаточно перенести чемодан на другую платформу, и прости?прощай Утиное.
Мы долго спорили: поделиться этой мыслью с дядей Авесом или нет, но потом решили не говорить ему ничего, потому что, хоть он и малый свой в доску, но взрослый, а взрослым особенно доверять нельзя.
Мы тщательно продумали, чем набить этот чемодан. Прежде всего надо положить порох, тол, несколько фаустпатронов и обязательно петарды. Ведь мы удерем в местность, где войны не было, а значит, эти штуки должны цениться на вес золота. Пацаны, которые приезжали к нам из других мест, прямо трусились при виде этого богатства. Они сдуру отдавали за него школьные портфели, чернильницы и даже общие тетради. Они вроде бы становились безумными: не надо им ничего, лишь бы взрывать, взрывать, взрывать…
На случай, если отец вздумает заглянуть в чемодан, мы замаскировали всю эту штуку тряпьем, книгами, школьными принадлежностями. Я продал на базаре три ведра картошки с минного поля, и у нас оказалось немного денег.
Не готовился к переезду один дядя Авес. Он серьезно взялся за дело. Целыми днями дядя просиживал в банке, мешая бухгалтеру работать, а вечером тащил его на станцию, в буфет.
Однажды, покупая отцу папиросы, я услышал, о чем они там разговаривают.
Буфет, бывший угольный склад, находился рядом со станцией.
Дядю я увидел сразу же, как только вошел. Они с бухгалтером сидели на бочках возле двери. Дядя сидел верхом и очень напоминал кавалериста. Он размахивал вилкой, как саблей.
— Трюфель ты! — кричал красный и взъерошенный Авес. — Он ее увозит насильно! Телок ты, а не мужик! Я три раза сгорал в самолете! На мне все тело чужое! И то я не побоялся, плюнул ему в харю его краснорожую!
Бухгалтер сгонял с бледного лица ребром ладони пот и бормотал:
— Не умею я драться… Еще синяк поставит, а у меня клиенты… Я лучше напишу жалобу в уличком.
— Напиши! Только обязательно напиши! Пусть его поразбирают, река Хунцы!
Я думал, они треплются, но вскоре на имя отца пришла повестка с приказом явиться в уличком такого?то числа, во столько?то, имея при себе паспорт, военный билет и запас продуктов на три дня уличком пользовался бланками военного комиссариата. Повестка так и начиналась:
«ПРИКАЗЫВАЮ
Явиться в военный комиссариат (зачеркнуто), уличком».
На месте подписи «Военный комиссар А. Винников» стоял крестик, так как председатель уличкома бабка Василиса, по?уличному Дранакошка, была неграмотной.
Отец долго изумленно рассматривал повестку, а потом перешел улицу (уличком располагался напротив нас, а чтобы опустить повестку в почтовый ящик, Дранакошке пришлось протопать три квартала), постучал в вечно закрытые ставни председателя уличкома и крикнул:
— Ты что, совсем ошалела?
— Чавой?та? — вышла бабка Дранакошка и приставила ладонь к уху. Отец разорвал повестку, погрозил бабке кулаком и ушел.
Однако на следующее утро в нашу калитку постучался уличком в полном составе. Неграмотная Дранакошка жалась в хвосте, наверно, она и не понимала, что происходит. Заправляла всем секретарь уличкома, бойкая, нервная Катерина Приходько, по?уличному Злючка. Увидев целую толпу, отец удивленно опустил топор, которым забивал ящики.
— Ты чего ж это не являешься по вызову уличкома? — закричала Злючка, размахивая листом бумаги, на котором было крупно написано «Протокол №…» — Василиса, скажи ему!
— Ась! — навела на нее ухо Дранакошка.
— Ну?ка пошли, голубчик! Отвечать будешь перед уличным судом, за что жену свою истязаешь!
— Проваливайте, — оказал отец.
Злючка подняла левое колено и занесла слово «проваливайте» в протокол.
Члены уличкома, острые на язык бабы, за то их и избрали, загалдели все разом. Получилось гудение, как на толкучке.
Отец подошел к Рексу и стал отстегивать ошейник. Возле калитки создалась очередь, которая исчезла очень быстро. Но заседание уличкома продолжалось за плетнем. Об этом можно было судить по нервным выкрикам:
— Кулак!
— Пленный!
Были и такие выкрики, которые неудобно здесь приводить. Их, наверно, не записала даже Злючка, которая строчила протокол, попеременно поднимая колени (я видел в щель).
— Постановили! — выкрикнула она примерно через час. — Гражданину Бородину разойтись с гражданкой Бородиной по причине истязания. В противном случае дело ·передать в народный суд! Пошли, бабоньки!
— Заходите еще. Рексом угощу! — крикнул отец им вслед.
Но он недооценил силы уличкома. На следующий день к нам пришел участковый милиционер Григорий Иванович и очень долго разговаривал с отцом. Григорий Иванович был дядька добродушный и любил поговорить, но все?таки больше полутора часов он не разговаривал, а тут проговорил целых три, что свидетельствовало о важности дела.
Отец решил ускорить отъезд.
Или с билетом получилась какая?то неувязка, или отец сделал это нарочно, но о том, что мы сегодня уезжаем, он объявил часов за пять до отъезда. Больше всего был поражен дядя Авес. Он заметался по двору, срывая свои сушившиеся майки и трусы, таскал с места на место чемодан. Затем дядя помчался в банк к бухгалтеру, зачем?то привел его с собой, и тот с испуганным видом смотрел через плетень, как отец выносит из дому ящики с вещами.