— Надо голосовать, — сказал он наконец.
Те, кто был за меня, отошли в правую сторону, кто за Шептуна — в левую. Возле костра остались лишь Комендант, я, Шептун и Вад.
Борьба развернулась не на шутку. Она шла с переменным успехом около часа и собрала возле нашего дома большое количество любопытных. Привыкшие к тишине утиновцы с изумлением смотрели на это светопреставление.
Наконец мои сторонники победили. Группа Шептуна, ободранная, растерзанная, была загнана в угол двора и безоговорочно капитулировала. В результате всеобщего, прямого, но отнюдь не тайного голосования я стал заместителем Коменданта. Шептун пожал мне руку.
— Поздравляю, — сказал он. — Достанется теперь тебе.
Порастрясешь жирок. Кодловцы — народ балованный. Тут нужны способности. Это тебе не с Лоркой любовь крутить.
— Что?то она не дает тебе покоя.
— Зачем было корчить недотрогу?
— А она корчила?
— Еще как.
— И ты нарочно познакомил со мной, чтобы испытать?
— Ну да.
— Уж не ухлестывал ты сам за нею?
— За ней многие ухлестывали.
— И Комендант?
Шептун оглянулся.
— А ты думаешь что? Я б на его месте давно тебе морду набил. А он даже вида не показывает. Вот выдержка!
Виталька Ерманский во время перевыборов сражался на стороне Шептуна.
— Тебе будет трудно, — объяснил он свое предательство. — Придется каждый день в райцентр ходить…
Но после, видно, он почувствовал угрызения совести. На следующее утро Виталька не отходил от меня ни на шаг. Его голова была набита разными планами, которые он предлагал осуществить с ним вдвоем, не вмешивая «кодлу». Было видно, что он разочаровался в этой организации.
— В «кодле» зайцы, — говорил он, склоняя меня на один из планов — содрать со школьных окон замазку. — Мы бы с тобой это дело чистенько обделали.
Замазка — вещь замечательная. Из нее можно лепить всякие штучки. Ею очень удобно кидаться на уроках или просто так, от нечего делать, мять в руках на зависть другим. Не говоря уже о том, что окна, обмазанные ею, совершенно непроницаемы для холода. Замазку очень трудно достать, почти так же, как хром на сапоги. Даже в Нижнеозерске только лишь райисполком обмазывался замазкой, да и то потому, что он находился на втором этаже и охранялся милиционером.
Виталька узнал, что школу обмажут сегодня днем, так что замазка будет абсолютно свежая и отодрать ее не составит труда.
Виталька Ерманский сказал также, что в школе двадцать окон, и если нам удастся ободрать хотя бы десять, это даст килограмма по три на душу. При этих словах я почувствовал в руках чудесно пахнущий желтый ком.
В райцентр мы решили идти под вечер, чтобы не попасться никому на глаза. Ерманский взял с меня клятву не говорить, куда мы идем, даже Ваду, так как дело серьезное, наверняка будет расследование, и надо крепко держать язык за зубами. Наше счастье, что мы живем далеко, и на нас, конечно, подозрение никогда не падет.
Вад с большой неохотой согласился на вторичное мое ночное путешествие. Хотя я заварил его, что не собираюсь опять сражаться с волками, он смотрел на меня с большим сомнением.
— Это плохо кончится, — буркнул он.
— Что «это»?
— Девчонки, вот что. Самый гадкий народ.
Операция прошла как нельзя лучше. Мы ободрали двенадцать окон. Теперь замазку надо было во что?то завернуть. Ерманский сдернул с гвоздя стенную газету.
— Все равно она старая, — сказал он. — С первого мая висит.
Мы разорвали стенную газету пополам и разделили замазку.
— А теперь жмем на полную катушку, — сказал Виталька.
Вторая любовь (продолжение)
Мы бежали темными улицами, и вдруг словно кто?то ударил меня в грудь. Я узнал ее дом.
— Подожди, — сказал я Витальке. — Я на пять минут.
Ерманский заворчал, но остановился. Я открыл заскрипевшую калитку. Мне захотелось посмотреть на ту скамейку. На скамейке сидела она с каким?то парнем. Они отпрянули друг от друга.
— Тебе чего, мальчик? — Ее голос, ее платье, ее движения. Но это была не она. Наверное, это была ее сестра. — Тебе чего, мальчик?
— Мне Лору…
— Лора спит.
— Мне по важному делу.
— Что это за важные дела в первом часу ночи? — спросила сестра строгим голосом.
— Иди, иди, завтра придешь.
— Завтра будет поздно.
Парень засмеялся и что?то шепнул ей на ухо. Я расслышал слова: «А ты сама…» Сестра нехотя поднялась и пошла к дому. Сзади она еще больше походила на Лору, лишь чуть повыше.
— Закуришь? — спросил парень. На нем была фуражка с огромным козырьком. С плеча свисал пиджак.
— Некурящий.
Парень, насвистывая, принялся разглядывать звезды. Делал он это очень небрежно, словно перед ним были не далекие миры, а какие?нибудь стекляшки.
— Поссорились, что ли?
— Да так…
— С ними, брат, надо построже, не давать особой воли. Понял?
— Понял.
В доме хлопнула дверь. Сестра прибежала, слегка запыхавшись.
— Сейчас выйдет. Хорошо, что мама спит.
— Что делают дочки, когда мама спит? — сострил парень, набрасывая на Лорину сестру пиджак.
Лора вышла на крыльцо заспанная и удивленная — кому это потребовалось поднимать ее с постели? Из?под накинутого халата белела рубашка.
— Привет, — сказал я. — Не ожидала?
— Нет…
— Ты уже спала?
— Да…
— Извини, что побеспокоил. Шел мимо, дай, думаю, зайду…
— Ага…
Мы разговаривали, не глядя друг на друга. Между нами была кадушка. Очень неудобно разговаривать через кадушку.