— Это не мина, а фаустпатрон, — сказал я. — Он был разряженный.
Отец нахмурился:
— Нашли игрушку.
— Недавно такой страшный случай был… лежал в лесу снаряд…
— Не снаряд, а бомба.
— Я вижу, ты все знаешь, — недовольно заметил отец.
— Они этим порохом всю комнату захламили. Гильзы какие?то… Вон посмотри. — Мать показала на подоконник, где действительно валялось несколько гильз.
— Где это они достают?
— Тут такие бои шли. Кругом начинено этой гадостью. Военные рвут?рвут, а все равно ее везде полно. Недавно шла с работы, споткнулась о камень, а там мина Я так и обмерла.
— Знаю эту мину, — вмешался я — На дорожке, за садом? Это сплющенный котелок.
— Толя, ты им запрети без разрешения из дому уходить. Каждый день гоняют. Встанешь утром, а их уже нет. Извелась я совсем. Только и думаешь о них на работе. Как услышу взрыв, аж затрясусь вся…
— Ну, теперь некогда гонять. Будут помогать мне по хозяйству. Сарай перекрыть надо, лебеды на зиму заготовить, картошку перебрать. Пропа?сть картошка может, осклизла вся. Завтра встанем пораньше.
— Мы собирались на речку, — сказал я.
— Сделаем дело — тогда все вместе сходим. И мать возьмем… Теперь я одних вас никуда не пущу. Не хватало, чтобы подорвались на мине.
— За нас вы можете не волноваться. Мы тут все окрестности знаем.
— Называйте его на «ты», — сказала мать. — Это же ваш родной отец. Отец… Господи, Толя!
Мать упала головой на стол и зарыдала. Отец стал ее успокаивать.
Отец стал ее успокаивать.
Мы с Вадом молча сидели за столом. Я знал, о чем думает Вад, а Вад знал, о чем думаю я. Мы думали о двух пацанах, которые ходят на речку в сопровождении родителей. Их прозвали братиками?исусиками. Это были тихие, прилизанные пацаны. Купались они около берега. Если братики?исусики заплывали чуть дальше, мать звала их назад: «Братики! Вернитесь?ка, утонете!» Над этими пацанами потешалась вся речка.
— Мы привыкли купаться одни, — сказал я, когда мать успокоилась и отец снова сел за стол.
— Мало ли что привыкли. Отвыкайте.
— Толя, ты им построже прикажи, — сказала мать, вытирая слезы. — Они могут и не послушаться. Мотнут завтра чуть свет и притащатся ночью.
— Могу и построже. Без моего разрешения — ни шагу из дому. Ясно?
— Даже в уборную?
Отец еще не знал, что я обладаю чувством юмора, и принял вопрос за чистую монету.
— В уборную можно.
— А к колодцу?
— Можно.
— А за грибами?
— Нельзя.
— Они растут у нас во дворе на навозной куче.
Отец перестал есть и посмотрел на меня. Мать заметила его взгляд.
— Ох, Толя! Такой насмешник. Как начнет над матерью издеваться. Плачу от них каждый день. Это он все в книгах научился. Ты бы проверил, что он за книги читает. Может, они плохие?
— Книги, — проворчал отец. — Книгами сыт не будешь… Меня отец чуть свет поднимал в кузню. От зари и до зари. Держу молоток, а глаза слипаются. Вот и все книги.
— Ну и что хорошего? — спросил я.
— Вот так всегда — ты ему слово, а он десять, — вставила мать свое любимое выражение.
— Не десять, а четыре.
— Толя, возьми их в руки, заставь работать как следует, а то ишь, совсем распустились. Мать ни во что ставят.
— Заставлю, будь спокойна. Вадим, подай воды.
— Чего? — не понял Вад.
— Сходи в сени и принеси воды.
Отец сказал это обычным тоном, но за столом наступила тишина. Еще никто и никогда не заставлял моего гордого брата вставать из?за стола и приносить что?то.
— Я схожу, — встала мать, но отец положил ей руку на плечо. — Сиди, ты и так намоталась.
Вад быстро посмотрел на меня и продолжал есть.
— Ты что, глухой?
Вад медленно отложил ложку, медленно встал, еле передвигая ноги, дотащился до дверей и пропал.
— Это он нарочно, — разъяснила мать. — Теперь через полчаса вернется. Попросишь какое дело сделать — неделю будут волынить.
— Придется за них взяться как следует. У тебя сохранился мой плотницкий инструмент? По вечерам буду учить их плотничать. Пока не устроюсь на работу, можно табуретки на продажу делать.
Табуретки… Я представил его себе сидящим на базаре перед грудой табуреток… «Кому табуретку? Налетай на табуретки!».
Нет, настоящий отец не нравился мне все больше и больше. Видно, нам не удастся найти общий язык.
— Принудительный труд, — сказал я, — широко использовался у древних римлян и греков. Это называлось рабствам. Но в дальнейшем человечество сознательно отказалось от него, так как труд рабов был непроизводительным сравнительно с трудом свободного человека.
Фраза получилась очень красивой. Отец даже перестал есть.
— В каком он классе?
— В седьмом.
Отец покачал головой.
— Шустрый. Понахватался.
— Поучи его, Толя, поучи. Такой огрызок.
— «Огрызок» — не литературное выражение.
— Ну хватит! — хлопнул отец рукой по столу. — Может, ты, Виктор, и умный, но родителей должен слушаться.
— Взаимоотношения детей и родителей должны строиться на принципах равенства и взаимного уважения, только в этом случае они принесут обоюдную пользу.
Вторая фраза получилась еще лучше первой.
— Может, он и вправду не то читает? — усомнился отец.
— Откуда я знаю. Меня целый день нету. А вдруг он с какой шпаной связался, они и учат всему. Недавно нашла на печке книжку, нарисованы одни страсти: то душат, то режут, то стреляют.