К тому же он и сам не хотел торчать на домашнем балу. Все те же позы, все те же лица. Сколько он этих балов перевидал, и все они были одинаковы. Мы все умеем красиво стоять, пить и вести изысканные речи.
Хочешь уединения — ступай в толпу. Вот мы и отправимся на публичный бал, где никому до нас не будет дела.
Как в Полынь.
Или это еще одна моя попытка вырваться из круга? Неприятие обязательств, наложенных на тебя… чем? Традицией и обстоятельствами рождения?
Любовь как роза красная цветет в моем саду…
Впрочем, кто, кроме певца, говорит тут о любви, даже учитывая, что у доброго эльфа сто пятьдесят смыслов на это слово, и сто сорок из них не заставят трепетать сердце?
Во всяком случае, тут было весело. В конце концов, на Люции не написано, что он Шиповник. Сюда, в Публичный Зал пришли те, кто больше нигде сегодня быть не обязан, а стало быть те, кто намерен просто веселиться, пусть даже не на самую трезвую голову. Много парочек, в том числе и не такие еще чуднЫе, как они с Кароль. Даже если рассматривать их как парочку. В глубине сжимавшегося от отчаянной храбрости сердца, глядя в ее румяное лицо, обрамленное пшеничными кудрями, Люций думал: а почему бы и нет? Ну или думал, что думал, а что думала Кароль — ему неизвестно. Кароль это Кароль. Едва ли он удивился, увидев, что на бал она явилась в черных чулках и клетчатой юбке, достаточно короткой, чтобы не скрывать ее изуродованных щиколоток.
Тут, видимо, пролегала некая граница. Разумеется, они не танцевали, потому что… ну, вы понимаете. Потому что здесь кончался эпатаж и начиналось унижение, и обоим будет лучше, если ее берет с помпоном сидит на голове задорно, а носик смотрит вверх.
Зеленые стены Публичного Зала сверкали инеистыми звездами, а в центре громоздилось украшенное Древо, такое большое, что под нижними его ветвями приютился целый оркестр, правда, небольшой. Музыка не пела пронзительно, словно сквозь слезы, не кружила и не вдохновляла, как то положено музыке на прочие времена, но словно катилась с горки, рассыпая бубенчики, колола каблучком орешки, и будто бы большой волшебной мутовкой сбивала в единую крепкую пену фабричных орков и добропорядочных гномов, людей, троллей, разночинных эльфов и множество других соседствующих друг с другом рас и пород. В оркестре нынче не было лаковых скрипочек и золотых труб, но только аккордеоны и волынки, и танцы тоже особенные: притопы и прихлопы, а еще — хоровые выкрики в такт. С музыкой смешивался запах хвои и мандаринов.
Ему показалось, или он узрел в толпе настоящую знаменитость? Здесь была Мелоди Маркет, та самая прорицательница, кого осенило то пророчество про ребенка. Рожденный якобы в этом году станет центром вселенной и средоточием волшебства, Королем, Яблоком, чья… не власть, но самое существование лежит в основе всего мироустройства и является источником магии в каждом акте волшебства, во всяком Слове Силы, в любом магическом чихе. Люций знал прорицательницу в лицо: после того, как она стала знаменита, ее приглашали в аристократические Дома, и он знал точно, что Глава Шиповника Гракх показывал ей своего сына, рожденного ему Чиной Акацией. Мол, не он ли?… «Может быть!» — ответила на то ушлая тролльчиха, потому что только полный дурак скажет Гракху Шиповнику «нет». Особенно в столь животрепещущем вопросе. Ибо как же может быть обойден величием ребенок, выхваченный из-под проклятия, рожденный, когда все проклятия временно прекратили свои злокозненные действия?! Или скорее так: как смеет кто-то быть более велик?
Вы скажете, что это ревность, но — с чего это вдруг ему все и сразу?
Мелоди Маркет трудно не узнать: у нее на носу слева роскошная бородавка размером со спелую сливу, адски похожая на прилипчивое проклятие, потому что иначе с чего бы от нее не избавиться при помощи магии? Сама предсказательница рядится в яркое с тех пор, как вошла в моду. Видна отовсюду, общается охотно, громко говорит. Ловит свой момент, а бородавку лишь слегка примазывает серебристо-сизым тональным кремом. По-хорошему, любой может подойти к ней и спросить о чем угодно. Люций весь один сплошной вопрос, но подумав как следует, он так и не находит в себе интереса спросить о чем-то конкретном. Все конкретное, будучи вычленено из вопроса по имени «Люций», само по себе мало и неинтересно.
Эту ночь называют Ночью Обещаний, недаром она знаменует порог года. Но какое обещание хотел бы получить сегодня сам Люций? Наверное сейчас, в эту минуту он хотел, чтобы его пожелания счастья исполнялись, и думал, что одного этого ему хватит на все бессчетные годы эльфийской жизни. И что не хотел бы знать того Люция, который однажды перестанет этого желать.
Впрочем, у него не было времени подумать об этом связно. Ночь Порога летела, словно в вальсе, едва касаясь пола башмачком, и оставалось только пожалеть, что она коротка — по крайней мере, когда эта мысль нагоняла Люция, или это он ее нагонял. Какой мучительно долгой бывала она дома! Все они, похожие одна на другую, столько их ни было на его веку. Как хорошо, что…
Следуя за Кароль, он протиснулся к фокуснику, забавлявшему публику. Тот жонглировал сперва острыми ножами, затем факелами, а потом, от души хлебнув красного вина — и вовсе сырыми куриными яйцами.
Публика была благосклонна, и даже когда яйца весело дрызгали о мраморный пол, гремела аплодисментами и взрывалась шутливыми криками.
Кароль сдвинула к переносице золотые брови.