— Те, кто штурмуют цитадели, тоже не отказались бы от поддержки с воздуха. Один огнедышащий дракон сметет со стены защитников за пару секунд, и никакие чары не помогут. На драконов, к слову сказать, вообще не действуют чары.
Улочка извивалась в ущелье доходных многоквартирных домов: стекол в нижних этажах почти не осталось, но кое-где была вставлена фанера или повешены тряпки. Ноги путались в барахле, выброшенном из верхних этажей, а фонари на черных чугунных ножках возникали из дымной завесы так внезапно, что я каждый раз вздрагивал. Завал в начале улочки свидетельствовал, что тут погромщикам оказали сопротивление. А тишина и кажущееся запустение — о том, что ждут второй волны. Когда в одной из верхних квартир загремели кастрюли, мы от неожиданности вжались в стену под прикрытие облупившегося пилястра. Тот, кто кастрюли эти уронил, струхнул, должно быть, почище нашего.
— Кто ее вообще придумал, Полынь эту?
— Эльфы, — буркнул я. — Кто ж еще? Палата Лордов одобрила. Причем меня терзают смутные сомнения, что они одобрили орочий проект насчет предоставления тем города для разграбления на день исключительно из соображений межрасовой справедливости. Если они на это пошли, то потому только, что сами его и придумали, и мысль эту, как зерно, бросили в плодородную почву.
— Зачем бы эльфам делать это? Основной удар в них же и приходится…
— Причины были, — ответил Альбин.
— Главное, это, конечно, понижение градуса классовой напряженности. Вы едва ли представляете, сколько в городе орков. Их переписи никогда не точны, и хотя большинство их вроде бы где-то работают, всегда есть какая-то люмпен-масса, готовая закипеть. Ну так пусть покипит. Суток, как выяснилось, хватает: в самый раз, чтобы разграбить магазины и растащить добычу по логовам. Так сказать, утишить пролетарскую душу чувством безнаказанного всевластия. Армия и полиция в это время как бы не существуют: их вмешательство только закольцует конфликт. Полынь — это нечто вроде катарсиса по правилам, причем этих правил придерживаются все. На первый взгляд, казалось бы, можно все. На второй… существо, волокущее домой мешок соли и окорок, знает, что когда часы пробьют полночь, из отпуска выйдут те, кто сильнее его, вооружен и обладает моральным правом призвать его к ответу, если оно нарушит правила. Некто, могущий сказать: побаловали, и хватит. На вашем месте, коли уж вы ищете первопричин, я особенно отметил бы моральное превосходство.
— Да, это вполне в духе эльфов, — согласился я. — Сильный может обидеть слабого, а слабые кучей уходить сильного, чтобы у всех, кто в этом выживет, проснулась совесть.
— Никто не любит эльфов. С чего вы взяли, что эльфы не отвечают вам взаимностью?
— Я люблю эльфу, — сказал Рохля. — Пойдемте, поговорим с тем, кто там жестянками кидался.
И, пройдя между нами в темное парадное, начал подниматься по лестнице.
— Тебе не откроют, — предупредил я.
— Дверь вышибу, — беспечно откликнулся он. — У меня Полынь.
За нужной нам дверью двое — мужчина и женщина — орали друг на дружку что есть мочи, но стихли, стоило нам постучать. Женщина что-то сказала.
— Сама иди, — огрызнулся муж. — Умная!
— Или вы сами откроете, или потом будете чинить дверь, — сказал Дерек. — Мне только спросить. А на лестнице мне неудобно.
Обычный полицейский борзеж, если нет ордера, за исключением на редкость уместно употребленных «потом будете», но в большинстве случаев работает. В мозгу у обывателя любой расы накрепко сидит, что вот придет кто-то, имеющий право, и спросит с тебя. Нам открыли.
А они оказались молодые: наверное, снимают жилье, пока нет денег на домик. Оба люди. Парень серенький, в очках, из категории язвительных интеллектуалов, мнящих себя интеллигентами. Клерк, наверное. Несвежая майка, треники. Впустил нас и сел в сторонке, оседлав стул. А у девчонки, между прочим, свежий синяк под глазом. Кто-то ломится в чужие двери насыщать жажду крови, а кто-то разбирается между собой, в комнатенке с продавленным диваном. Чужим тут и взять-то нечего. Ни один посторонний не поймет, как они друг дружку ненавидят. Он растоптал ее жизнь, она ежедневно пьет его кровь. На кухне полно немытой посуды, и битые тарелки на полу в луже не то соуса, не то супа. Полная пепельница окурков, при взгляде на которую Альбина чуть не стошнило. Как можно курить в квартире? При женщине? Как вообще можно курить?
Было что-то ужасно неловкое в том, что мы, чужие, видим все это.
— Вопрос первый. Когда тут проходила толпа, не было ль с ней эльфенка? Только не грузите мне, будто и из окон не выглядывали.
Девушка молча покачала головой. В соломенных волосах моталась забытая папильотка.
— Подумайте. Мальчик четырнадцати лет. Он должен быть заметен даже без тартана Дома.
— Нет. Я весь день смотрела из-за занавески. Толпа — она как река была.
Она показала рукой, какая была река.
— Ну, я отворачивалась, конечно. Может, другой улицей прошли?
— Может и так, но навряд ли. Тут узкое место, другой улицей далеко обходить, если идти к гномам. Толпа как река, — Дерек поклонился, благодаря за сравнение, — ищет удобное русло.
В их тесной конуре он был неожиданно огромный и яркий как солнце. Девушка потянулась к нему, как герань с кухонного окна.