— Сначала, — сказал дракон, — было это.
Это видимо означало пустоту вокруг, и в этой пустоте не было кроме них ни единой живой души.
Это видимо означало пустоту вокруг, и в этой пустоте не было кроме них ни единой живой души.
— Нет, неправильно. Здесь много кто есть, просто они появляются в нужный момент. И что такое живая душа? Эльфы вон считают, что и вещи имеют душу, правда — не все вещи, а только сделанные вручную. Вещи красивые и старые они даже считают равными себе. Они также думают, что вещь, которую долго использовали, тоже оживает и приобретает собственный характер, привычки и даже карму. Красиво стоящий камень, любое дерево, источник или водоем — одушевлены. Новые фабричные вещи эльфы считают мертвыми или, скорее, нерожденными. Более того, есть среди эльфов правое крыло, кто отказывает в наличии души низшим расам. Так вот, я говорю, что не было ничего этого в начале времен!
— А степь была?
— Была. А после вырос город, и те, кто попал внутрь каменных стен, оказались в ловушке. Будучи лишь порослью от материнского корня, они стали учитывать только самих себя. Они угодили во внутренний мир, и стены теперь диктуют им новые правила. Они стеснены! Они слепы и знают, скажем, — дракон оглянулся на собеседницу, — только ногу своего слона. И полагают, будто слон состоит из одной этой ноги.
Красное яблоко взбиралось на небосклон все выше и припекало спину. Мардж сдвинула тартан с головы.
— Хочешь сказать, будто здесь свобода, и всяк живет как знает?
— Я не хочу сказать, что одно лучше другого. Доброй душе, для того, чтобы оставаться доброй, иногда нужно побыть одной, не так ли?
— Я не добрая душа, — возразила Мардж. — Я дура беременная. Как я буду рожать ребенка в неустойчивый мир? Магия лежит в его основе, рухнет она — порвутся общественные связи, да что там связи! Ни медицины, ни образования, ни промышленного производства. Что останется? Этика? Падут темные века, каждый встанет сам за себя; кто сильнее, тот и будет прав, а мы не так уж сильны. Я не могу мыслить понятиями: это в моем положении слишком жирно. Мне нужно, чтобы земля была под ногами, небо — над головой, а ребенок в школе, сыт и необижен, и чтобы кто-то знал, как лечить его, если что. Если что-то кроме магии способно обеспечить общественный порядок, пусть обеспечивает; если нет — давайте магию чинить, причем быстренько и все вместе! Иначе пока сильные выясняют, какова будет новая платформа мироустройства, мы все пропадем. Они ж это… мыслят понятиями! И понтами. Им живых людей доверять никак нельзя.
— Живых людей вообще мало кому можно доверять, — вздохнул дракон. — Да и мир, если подумать, лучше всего спасать в одиночку.
— Да я и так в одиночку. Ты скажи мне: куда идти и кого спросить?
— Идти? — дракон покачал огромной головой. — Я уже не хочу никуда идти. Вон холмик, который мне нравится: дойду и лягу, и хватит с меня. А тебе куда идти — ума не приложу. Я бы посоветовал тебе идти домой — в твоем-то… мда. Но тебе ведь бес втемяшился. Я б спросил у ясеня, конечно. В смысле — у Великого Древа в Средоточии Мира. Ясень все знает. Правда, не припоминаю, чтобы он кому-нибудь ответил.
— А как к нему идти?
— А как угодно. Здесь правил нет. Если ты хочешь прийти к нему быстро — придешь. Если не хочешь — будешь блуждать, сколько ноги носят, а потом — в зависимости от того, чего будешь хотеть больше. Не исключено, что больше всего тебе захочется лечь и умереть. И будет так.
— А если не пришла, куда надо, значит — недостаточно хотела?
— Значит так.
Иди. И да пребудет с тобой Сила.
Дракон подогнул лапы и лег в продуманно изящную позу. Еще бы, он рассчитывал украшать собой гребень холма до скончания веков. Небрежность тут недопустима. Понимая, что ему было бы приятно, Мардж обошла его по часовой стрелке, приподнимаясь на цыпочках, чтобы заглянуть в окна.
Снаружи живописная развалина, изнутри — просто ржавый автобус с изрезанными сиденьями. Были бы тут дети — с восторгом и трепетом лазали бы внутри. Им только дай куда залезть, я знаю. Я еще помню.
Я не люблю детей, кто бы что ни думал. Я слишком хорошо знаю, как неуправляемы и жестоки могут быть дети. У них нет кодекса чести: никто не объяснил им, чего нельзя, и главное — почему нельзя. А если даже и объяснил — их еще не обожгло этим «нельзя». А если и обожгло — как меня! — девяносто девять из ста вернут ожог куда попало, потому что если меня можно, то почему других нельзя? Так формируется норма. А норма формирует общество.
Зачем я тогда связалась с орочьими детьми? Одной было бы проще.
Вот уж не потому, что я была им нужна, что без меня из них вышли бы новые злобные ублюдки. Это мне нужно было объяснять им правила, следуя которым вместе мы будем сильнее и встанем против всего мира, если мир встанет против нас. Они подпирали меня, как поросль подпирает ствол. Они были нужны мне, потому что думали, будто бы я им нужна. И теми, кем я их сделала — я их любила. Я вложила в них часть себя.
Брэк! Думать вредно. До сих пор принцип моего выживания состоял в том, что опасность превращала меня в дикого зверя.
Значит, говорите, ты получаешь то, что хочешь? А если не получаешь, значит — недостаточно хотел? И чего же я хочу? Нет, дружище, извини — мне бы, конечно, хотелось, чтобы ты снова взмыл в небо, по доброте моей душевной, но, сказать по правде, я этого хочу недостаточно.