— А может, у них просто любовь?
— Просто любовью прикрываются многие вещи.
— А наоборот бывает? Может, у вас не принято любить без вторых, третьих, десятых смыслов, а?
— Даже под любовь надо копать котлован и закладывать фундамент. Иначе она пройдет, и как ты будешь жить с этой женщиной тысячу лет?
— Вы, конечно, симпатичные ребята, оба, и мне достаточно прикольно стоять тут и слушать, как вы трете за любовь. Альбин, обращаю ваше внимание: нас сорвали внезапно и даже без ужина, но вы-то это приключение планировали заранее? Человек может проголодать сутки, эльф неделю может не жрать, но мне, бедному троллю, хоть капустный лист надо сжевать по расписанию. Мои мозги лучше работают, когда я сыт. Есть идеи на этот счет? Вы что, даже ранца в дорогу не собрали?
Рохля хрюкнул, а эльф улыбнулся скорбно и отступил в тень. Когда-то у нас здорово получалось играть в паре.
— Навряд ли сегодня удастся купить в лавчонке пирожков.
— Купить — нет. Но сегодня действует метод Полыни. Право сильного. Закон джунглей. Вот увидите, сегодня все будут сыты, а к вечеру — и пьяны. Дерек, нам все равно туда идти.
— Да, — сказал мой добрый друг. — Конечно, Рен. Куда нам ближе?
Я свернул уши в трубочки и повел ими, ловя дальний фоновый звук. Три основные ноты, что будут сопровождать нас на всем пути: звон бьющейся витрины, гулкие удары в деревянную дверь и пронзительный женский крик.
Я уже упоминал, что смотрелись мы странной компанией. Рохля по своему обыкновению был двухдневно небрит, и глаза у него покраснели от бессонной ночи, а его старая зеленая куртка из сукна, с заплатанными локтями, выглядела так, что никто бы не удивился, возьмись он добыть себе что-то помоднее в витрине готового платья. Полынь. Альбин в джинсах и бесформенном свитере без признаков клана тоже казался бродягой. Эльф в нем узнавался, но какой-то неправильный, циничный и злой, из тех, что бросают спичку и смотрят, как горит дом. Не знаю, почему я так подумал. Что же касается меня, тролли вообще не вызывают ни нежной любви — даже между собой! — ни озлобленной иррациональной ненависти: флегматичные толстячки, на которых всегда плохо сидит костюм.
Что же касается меня, тролли вообще не вызывают ни нежной любви — даже между собой! — ни озлобленной иррациональной ненависти: флегматичные толстячки, на которых всегда плохо сидит костюм. Такова наша специфика.
В общем, косые взгляды в нашу сторону я ловил, но лезть к нам никто пока лез. И то сказать, здесь нашлись более привлекательные цели.
Мы недалеко прошли, прежде чем наткнулись на бакалею-стекляшку. Немудреные чары не защитили ее, стеклянное крошево под ногами смешалось с горохом и гречкой из порванных мешков. Остро и привлекательно пахло пряностями, и еще пожаром — неизменным спутником грабежа. В витрине деловито орудовали четверо, передавая друг дружке круги сыра, и почему-то они не показались мне так уж бедно одетыми. Какая-то кумушка маячила у фонарного столба, делая вид, что совсем сюда не смотрит.
Дальше по улице грабили булочную. Активисты движения, как обычно, разнесли витрину и кидали хлеб наружу, не глядя, хватают его чьи-то руки, или же он вовсе падает на мостовую.
— Я не понимаю, — сказал Альбин, — система настолько неэффективна и порочна, что эти люди не могут заработать себе на хлеб? Они что, правда, все такие голодные, или это вид народного гулянья?
Вместо ответа я вынул из кармана полиэтиленовый пакет из тех, куда кладут вещдоки, чтобы сохранить «пальчики» — всегда имею с собой парочку на всякий случай — и наполнил его рогаликами, выбирая почище. Вчерашние, чуть подсохшие. Сегодняшние так и не испечены. Зуб даю, орки досюда не дошли еще, это свои «по магазинам» пошли, жители верхних этажей. Да и сами владельцы: молочник грабит булочную, булочник — молочника. Полынь — она для всех Полынь.
Молочную витрину тоже не миновала печальная судьба соседок, но тут ажиотаж был поменьше. Еще бы, ведь где-то же есть винные погреба и пивные! Я наклонился поднять пластиковую бутылочку с кефиром, и моя рука над ней встретилась с чужой. Отдернулись обе. Скромно одетая молодая тролльчиха смущенно смотрела на меня. А чего ж, мол, не взять — халява. Все же берут, покрикивают, ободряя друг друга, словно так и надо, но все же оно как-то… спокойнее, если никто не заметит.
— Ээ… мэм, прошу вас.
— Нет-нет, — пролопотала она. Пришлось взять эту проклятую бутылку и насильно вложить ей в передник. Ну, Полынь, ну и что? Почему в этот день мы должны быть чем-то другим, худшим, чем обычно? Эх, а вот цветы я так и не научился дарить.
— Нет, мистер… то есть, спасибо, кефир я тоже возьму, но… вы не поможете? Пожалуйста…
О, я понял, наклонил пятигаллонную флягу и держал ее так, покуда дама наполняла бидончик. Ей много не надо. Она б и купила это несчастное молоко, да тут Полынь, будь она неладна. А куда деваться, если ребенок?
Пока я куртуазничал, Альбин, переступая через четвертные бидоны, как журавль, подобрал еще пару пинтовых бутылочек. Вид у него был, как у человека, который делает что-то впервые, и не вполне уверен, что правильно, и что не засмеют. Вроде как причастился.