— И на эту роль, — продолжил д'Артаньян, когда возмущенные вопли стихли, — на роль предателя и шпиона его высокопреосвященство избрал меня! Меня, шевалье д'Артаньяна! Гасконца! Дворянина до мозга костей! А когда я отказал ему, он начал стращать меня Гревской площадью со всеми ее достопримечательностями вроде плахи и палача…
— Позор! Позор негодяю! — раздалось со всех сторон одновременно.
— Но я не испугался! — воскликнул разведчик, призвав товарищей к тишине. — Я встал, — он действительно поднялся из-за стола, — и сказал ему, злодею: «Казните меня. Казните меня, злодей! Казните меня, ирод вы подлый!! Казните всех нас, французских дворян!!! Все равно никто не станет прогибаться перед вами, негодяем! — В драматическом экстазе д'Артаньян выхватил из ножен шпагу и что было силы рубанул ею воздух. — Вы, ваше высокопреосвященство, лишили нас, дворян, наших замков, наших гербов и даже нашего исконного рыцарского права отстаивать честь нашу дворянскую на дуэли благородной, но даже вам, низкий вы человек, никогда не лишить нас главного — нашей любви к его величеству королю Франции Людовику!»
Рев одобрения на мгновение лишил псевдогасконца возможности говорить, но он еще несколько раз взмахнул шпагой, срубив мимоходом пару-тройку самых длинных и красивых перьев пышного плюмажа со шляпы Портоса, и, когда шум стих, продолжил:
— Никто и никогда не лишит нас нашей любви к нашему почитаемому вождю и учителю — Людовику де Бурбону! Господа! — рявкнул он, с трудом перекрывая одобрительные крики.
— Прошу поднять бокалы и подняться самим, кто еще в состоянии! Тост за короля всех времен и народов Людовика Тринадцатого!
С радостными, воодушевленными возгласами в честь короля и веселыми проклятиями в адрес кардинала гвардейская братия поднялась на ноги и опростала свои бокалы.
— Ну а что было после, д'Артаньян?! — крикнул кто-то из гвардейцев Дезессара.
— После? — переспросил псевдогасконец, устало повалившийся на скамью после произнесения монаршей здравицы. — А ничего не было. Сообразив, что потерпел фиаско, Ришелье начал причитать: отчего это, мол, у нас во Франции дворянство-то такое несознательное, а?! Ни в какую, понимаешь, не хотят идти служить шпионами-осведомителями! Предатели и козлы через одного…
— Да сам он козел! — взревел афроанжуец, обрушивая свой пудовый кулак на столешницу.
— Ну правильно, Портос! — в тон чернокожему мушкетеру ответил д'Артаньян. — Я так ему и сказал: сами вы, ваше высокопреосвященство, этот самый… который с рогами, но не Сатана! И не хочу я иметь с вами ничего общего, а, напротив, пойду завтра с утра прямиком к господину де Тревилю, капитану королевских мушкетеров, да и расскажу ему всю как есть горькую правду об интрижках ваших подлых! Ставлю, говорю, десять против одного: узнав о доблести моей рыцарской и стойкости перед лицом смерти, выхлопочет господин де Тревиль у его величества для меня плащ лазоревый мушкетерский и стану я первым слугой и защитником нашего великого короля!
И снова, уже в который раз за этот вечер, дерзновенная и пламенная речь псевдогасконца отозвалась оглушительным воем пятидесяти луженых гвардейских глоток! В этом вое при желании можно было различить и крики «Де Тревиль еще не спит! Пошли прямо сейчас!» и прямо противоположные им возгласы «Не сходи с ума, гасконец! Чем тебе Дезессар не угодил?!», исходившие, видимо, от носителей плащей разного цвета.
— Нет, ребята, — ответил лазутчик обладателям лазоревых плащей, — сказал «завтра», значит, завтра! Слово дворянское, оно, знаете, дорогого стоит! А сейчас гулять будем! Хозяин! Вина господам гвардейцам!
Господа гвардейцы одобрительно загудели, разбирая бутылки и рассуждая между собой, что второго такого мудрого, доблестного и со всех сторон правильного дворянина, как шевалье д'Артаньян из Гаскони, нужно еще поискать! И не факт, кстати говоря, что отыщется второй такой дворянин!
Ну а сам шевалье д'Артаньян отставил в сторонку до краев полный бокал и, блаженно вздохнув, привалился к стене, чувствуя, как напряжение долгого и суетного дня потихоньку растворяется в поглощенном вине и улетучивается прочь вместе с его парами.
…Простившись с Ришелье, он птицей выпорхнул из кардинальского дворца и сразу же попал в дружеские объятия: на ступенях возле дворца по-прежнему стояли Атос, Портос, Арамис да еще, пожалуй, не меньше полусотни бойцов де Тревиля и Дезессара.
Пока он спал, утомленный свиданием с госпожой Бонасье, визитом графа Рошфора и бессонной ночью, последовавшей за этим визитом, три мушкетера решили, что если уж их молодому другу так нужно побеседовать с кардиналом Ришелье, то они обязаны обеспечить ему надежное прикрытие, как разведчику, пробирающемуся к вражеским позициям. Вдохновленные этой мыслью, они ринулись уведомлять всех свободных от дежурства мушкетеров и гвардейцев Дезессара, что сегодня, начиная с шести часов, им надлежит быть подле дворца Ришелье.
В результате им удалось собрать весьма внушительное войско, и готовило это войско если не приступ вражеской цитадели, то уж массовую манифестацию у стен сей цитадели — однозначно. По крайней мере, количество порожней винной стеклотары, скопившейся под ногами собравшихся, неоспоримо указывало на серьезность их намерений и основательность приготовлений.
Вдохновленные этой мыслью, они ринулись уведомлять всех свободных от дежурства мушкетеров и гвардейцев Дезессара, что сегодня, начиная с шести часов, им надлежит быть подле дворца Ришелье.
В результате им удалось собрать весьма внушительное войско, и готовило это войско если не приступ вражеской цитадели, то уж массовую манифестацию у стен сей цитадели — однозначно. По крайней мере, количество порожней винной стеклотары, скопившейся под ногами собравшихся, неоспоримо указывало на серьезность их намерений и основательность приготовлений.