Сжавшись, скукожившись, стараясь уменьшиться в размерах, словно под вражеским огнем, д'Артаньян едва удержался от того, чтобы с головой забиться под стол и там уже переждать вспышку высочайшего гнева.
Ришелье был великолепен в своем неистовстве! Как умалишенный метался он по комнате, осыпая капитана королевских мушкетеров последними словами и угрожая ему всеми муками преисподней! Прошло не меньше пяти минут, прежде чем он выдохся и уселся на место.
— Еретик окаянный! — Кардинал в последний раз приложил кулаком столешницу, смахнув с нее последние шашки.
Потом замолчал и уставился на д'Артаньяна, сосредоточенно обдумывая какую-то мысль. Целую минуту на его лице не отражалось ничего, кроме напряженной работы ума, затем кардинал встал, подошел к стене, возле которой стоял секретер, и, взяв с него серебряный колокольчик, позвонил.
Разведчик наблюдал за ним, тщательно маскируя напряженное внимание и размышляя: не перегнул ли он палку? Мысль назвать Ришелье сумму, значительно превышающую ту, которую потребовал де Тревиль, пришла ему совершенно внезапно. Очередной экспромт в бесконечной череде уловок, из которых состояла его жизнь в течение последнего года. Ну что ж, эта уловка определенно оказалась удачной…
По сигналу переливчатой серебряной мелодии тяжелая портьера, укрывавшая часть стены и наверняка — потайную дверь, не ту, через которую вошел д'Артаньян, колыхнулась, и из-за нее выскользнул лакей. Склонившись перед кардиналом, он выслушал короткое распоряжение и снова растворился в складках ткани.
А Ришелье вернулся к шахматному столику и, усевшись на покинутое было место, улыбнулся.
— Извините меня за эту вспышку, шевалье! Право слово, чертовски трудно держать себя в руках, сталкиваясь с подобным… использованием служебного положения в личных целях! В то время как наш государственный бюджет еще не до конца расплатился по внешним долгам, некоторые безответственные, я бы даже сказал, аполитичные, капитаны королевской гвардии позволяют себе набивать собственную мошну, расходуя государственные средства…
А ты, ваше высокопреосвященство, свой-то бюджет с государственным не путай, подумал д'Артаньян, сочувственно кивая в такт излияниям Ришелье.
Склонившись перед кардиналом, он выслушал короткое распоряжение и снова растворился в складках ткани.
А Ришелье вернулся к шахматному столику и, усевшись на покинутое было место, улыбнулся.
— Извините меня за эту вспышку, шевалье! Право слово, чертовски трудно держать себя в руках, сталкиваясь с подобным… использованием служебного положения в личных целях! В то время как наш государственный бюджет еще не до конца расплатился по внешним долгам, некоторые безответственные, я бы даже сказал, аполитичные, капитаны королевской гвардии позволяют себе набивать собственную мошну, расходуя государственные средства…
А ты, ваше высокопреосвященство, свой-то бюджет с государственным не путай, подумал д'Артаньян, сочувственно кивая в такт излияниям Ришелье. Что же касается де Тревиля…
Ну это вопрос очень спорный! В общем и целом капитан королевской гвардии — абсолютно пристойный мужик. Слуга королю, отец мушкетерам, любитель хорошенького вина и хороших женщин. Словом, нормальный офицер. В русской армии запросто сошел бы за своего! Ну если бы русский язык знал, разумеется. А что до взяточничества…
Эх, ваше высокопреосвященство! Так и тянет снова, в который уже раз, отослать вас к истории государства Российского! Ежели бы вам, монсеньор, довелось ознакомиться с данной историей, вы бы в два счета перестали причитать о мздоимстве местных чиновников как военного, так и любого другого ведомства! Да какое у вас, во Франции, взяточничество?! Да разве же это — мздоимство?! Да это смех, а не взяточничество! Даже у нас в Вологде бояре и то свою мошну набивают шибче чем у вас, в стольном граде Париже! Про Москву и вовсе думать не хочется…
Д'Артаньян неторопливо тянул свою невеселую думку, продолжая монотонно, словно китайский болванчик, качать головой, делая вид, что внимательно слушает кардинала и глубоко сопереживает плачевному положению с разгулом коррупции в королевстве французском. В принципе это была не самая ненужная ему информация, и, осознавая это, он некоторое время спустя действительно начал прислушиваться к словам Ришелье.
— …Допросится, зараза этакая! Он у меня дождется, подонок, бессрочной командировки в Бастилию! В одиночную камеру! — Его высокопреосвященство, похоже, все никак не мог остыть, отойти от овладевшего им возмущения. — Ладно, шевалье, сейчас не об этом! Вы конечно же нисколько не виноваты в том, что нравы столичной бюрократии настолько испортились! Вы славный молодой человек, чистый и не испорченный еще парижской жизнью. Для меня, шевалье, бесспорно: только чистый и неиспорченный человек, истинно добрый католик может с такой готовностью пойти ко мне на службу осведомителем, — нравоучительно покачав пальцем, изрек Ришелье, обозначив переход от эмоциональной к практической части разговора. — Поскольку информация о происках этого замаскировавшегося еретика и прожженного взяточника де Тревиля, как я уже говорил, для меня гораздо важнее сведений о роте господина Дезессара, я, разумеется, поспособствую вам в… получении лазоревого мушкетерского плаща…