В дверь снова постучали.
— Нельзя отдавать ей подвески! — решительно сказал д'Артаньян.
— Ясно-понятно — нельзя! — ответил герцог. — Но как…
— Прячьтесь, милорд! — велел псевдогасконец после секундного раздумья. — Скорее прячьтесь!
— Куда?
— Боже мой, да куда угодно! В шкаф, под кровать! А я скажу ей, что вы уже ушли.
Бекингем вскочил на ноги и после секундного колебания метнулся в спальню. Услышав, как хлопнули створки платяного шкафа, д'Артаньян направился к двери и отворил ее. На пороге стояла миледи Винтер.
— Вы?! — ахнула она. Лазутчик широко улыбнулся: — Я!
— А где герцог?
— Герцог? Какой герцог?
— Бекингем! — воскликнула миледи.
— Ах Бекингем! — Псевдогасконец хлопнул себя ладонью по лбу, словно только что поняв, о ком идет речь. — А Бекингем ушел.
— Ушел? — Миледи округлила глаза. — Куда ушел?!
— А он не сказал куда, — развел руками разведчик. — Сказал просто: злые вы, уйду я от вас! И ушел.
— Но когда?
— Да минут десять назад, не больше. Как только я рассказал ему, что здесь произошло, так он сразу же собрался и ушел…
— Что вы ему сказали?! — вскричала миледи.
Д'Артаньян пожал плечами:
— Правду.
— Какую еще правду?! — ужаснулась она.
Здесь необходимо пояснить, что сама миледи правды отродясь никому не говорила и у других этого качества категорически не одобряла.
Здесь необходимо пояснить, что сама миледи правды отродясь никому не говорила и у других этого качества категорически не одобряла. Она вообще считала, что правда — это полное дерьмо: подобно ему она все время стремится всплыть на поверхность, как бы старательно ее ни топили. И миледи Винтер с доблестью и самоотверженностью прирожденного ассенизатора всю жизнь боролась с правдой, искренне надеясь когда-нибудь одолеть ее окончательно, не оставив ни малейших шансов на всплытие.
А тут этот подлый д'Артаньян со своим правдолюбием! Ах, она едва не вцепилась ему ногтями в лицо, но, вспомнив о более насущной проблеме, лишь досадливо сплюнула и, развернувшись, бросилась бежать по коридору.
Ну а подлый правдолюбец д'Артаньян высунулся из-за двери и, довольно усмехаясь, проводил ее взглядом. Когда же миледины вопли: «Бекингем! Любимый! Вернись! Вернись, ничего не было!» — смолкли в отдалении, он обернулся и увидел герцога, стоявшего на пороге спальни.
— Убежала?
— Убежала, милорд! — подтвердил псевдогасконец и прибавил: — Ну что, ходу?
— Ходу! — Бекингем схватил его под локоть и увлек по тому же коридору, но в сторону противоположную той, куда убежала мидели.
Вихрем промчавшись по длиннющим анфиладам Букингемского дворца, они покинули его через другой выход и, вскочив на лошадей, помчались по лабиринту лондонских улиц. При той скорости, с которой неслись всадники, им потребовалось не более пяти минут на то, чтобы добраться до дома герцога. При этом, правда, они сбили с ног нескольких пешеходов, но Бекингем даже не подумал остановиться, а в ответ на проклятия, несшиеся ему вслед, лишь поднимал сжатую в кулак правую руку с оттопыренным средним пальцем. Д'Артаньян решил, что в Англии этот жест означает «извините», но уточнять не стал.
Влетев во двор герцогского дома, всадники спешились, проскочили через холл (сени по-английски) и направились в кабинет.
В кабинете псевдогасконцу сразу же бросился в глаза огромный портрет Анны Австрийской. Королева Франции была изображена в полный рост и в лучших традициях развратного европейского Возрождения, то есть совершенно нагой. Д'Артаньян вспыхнул до корней волос и отвернулся, подумав, что вошедшая в поговорку ненависть Людовика XIII к Бекингему вовсе не лишена оснований.
Впрочем, сам герцог не обращал на портрет ни малейшего внимания. Отворив сейф, стоявший у стены, он извлек оттуда ларец, из которого в свою очередь извлек шкатулку, из которой в свою очередь извлек большой голубой бант, сверкающий алмазами. Сказочно надежная безопасность, подумал лазутчик. Ни один враг не подберется.
— Все в порядке, милорд? — спросил он.
— Да. Вот они, эти бесценные подвески. Получите и распишитесь.
— Где расписаться-то?
— Ах вы не поняли, сударь, это просто такая английская поговорка! — Бекингем печально усмехнулся. — Возьмите их. Я поклялся, что меня похоронят с этими подвесками. Но увы! Королева дала их мне — королева берет их обратно. Да будет воля ее, ибо чего хочет женщина — того хочет Бог! Не так ли, друг мой?
Д'Артаньян согласно кивнул, однако ж подумав, что аксиома сия крепко отдает святотатством. Даже не будучи специалистом в теологии, он тем не менее полагал крайне сомнительным, чтобы Господь испытывал тягу к парфюмерии, кружевному нижнему белью и кухонным сплетням. Что же касается любви, то женщины, одержимые инстинктом продолжения рода, тяготеют к совершенно определенной разновидности любви, также не имеющей ничего общего с Вседержителем Небесным.
Размышляя подобным образом, разведчик смотрел, как герцог бережно одну за другой целует подвески, с которыми приходилось расставаться.
Неожиданно страшный крик вырвался из его груди!
— Что с вами, милорд? — с беспокойством спросил Д'Артаньян. — Что случилось? Неужели подвесок не хватает?!