Проводив взглядом этого странного малого, ни с того ни с сего надумавшего изъясняться на… на каком-то странном, смутно знакомом, но явно не французском языке, сэр д'Артаньян покрепче ухватился за дверь и, со всех сил хлопнув ею, остался один дома.
Хотя эта комната мало напоминала его жилище на улице Могильщиков, в данный момент псевдогасконцу было решительно все равно. Несмотря на то что медвежья доля дикой целебно-алкогольной смеси, повергшей его в коматозный сон, успела выветриться, остатков ее вполне хватало, чтобы лишить д'Артаньяна интереса ко всему, кроме собственной персоны. Обозрев маленькую комнатку, стены коей были обиты богатой испанской материей розовато-пастельных тонов, и не обнаружив в ней ничего, помимо небольшого столика с парой стульев и окна, плотно завешенного тяжелыми темными гардинами, разведчик пересек комнату и, отбросив занавеску, проник в смежную комнату. Здесь находилась гигантских размеров кровать с могучим балдахином, укрывавшим ее от внешнего мира, и высокий платяной шкаф.
Приблизившись к кровати и отбросив занавесь балдахина в сторону, д'Артаньян убедился, что кровать пуста, аккуратно застелена и украшена целой горой хорошеньких кружевных подушечек, сложенных в изголовье. Дабы исправить это недоразумение, псевдогасконец немедленно уселся на покрывало и застонал, обхватив раскалывавшуюся голову руками. Ну и боль! Ну и похмелье! Хоть ложись и помирай!
Смутно, на периферии сознания, д'Артаньян понимал, что опростоволосился, потерял над собой контроль и позволил себе принять лишнего. Понимал, что в этом состоянии мог натворить всяческих глупостей и поставить под угрозу не только свою жизнь (он уже привык рассуждать о своей жизни как бы со стороны, как о некой категории, существующей обособленно от него), но и всю операцию, на которую в Москве возлагались большие надежды. Он понимал, что сейчас ему следовало бы кинуться на поиски друзей-мушкетеров и разузнать: что, во имя всех святых, он вытворял, находясь подшофе?!
Но помимо этого д'Артаньян также понимал, что сейчас, будучи едва живым от дикого похмелья, он может сотворить еще черт знает что и, вполне возможно, сгореть окончательно. Еще раз вздохнув, он отпустил свою больную голову и, помассировав лицо руками, снова осмотрелся. Обстановка вокруг была одновременно и знакомой и чужой. Д'Артаньян приласкал ладонью прохладное атласное покрывало и остановил взгляд на пирамидке подушек в изголовье. Что ж, это может оказаться не самым скверным вариантом. Прилечь, отлежаться, отойти, а уж потом…
Он еще додумывал эту со всех сторон правильную и замечательную мысль, а руки его сами собой уже стаскивали ботфорты, отправленные вслед за этим под кровать, и шляпу с плащом, закинутые в угол. Сняв шпагу и расстегнув камзол, д'Артаньян одним ударом кулака разметал нарядную гору подушек, выбрал себе самую большую и мягкую и, обхватив ее, как утопающий спасательный круг, скользнул под покрывало, впервые за весьма продолжительное время почувствовав себя в полной безопасности и покое.
Мгновения неспешно скользили над спящим разведчиком, сливаясь в секунды, секунды выстраивались в минуты, а те, накапливаясь, вот-вот должны были обозначить новый час. Покои ее королевского величества были пусты и безлюдны. Задайся д'Артаньян вопросом о причинах подобной безлюдности, он наверняка выяснил бы, что ее величество королева Англии Генриетта де Бурбон, супруга славного короля Карла I Стюарта, сопровождает его в большом выезде в Виндзорские охотничьи угодья его величества.
Свита ее величества, разумеется, сопровождала свою королеву, прислуга ее величества по такому случаю, разумеется, разбежалась по трактирам и свиданиям, а охрана ее величества, как мы уже отметили, была удалена неким офицером.
Но д'Артаньян просто спал, полагая себя находящимся в столице Французского королевства городе Париже, и никакими вопросами не задавался.
Его мирный сон длился уже целый час, когда к тому же подъезду, через который во дворец доставили и самого псевдогасконца, неспешно подкатила карета. Этот экипаж имел вид несравненно более респектабельный, нежели транспортное средство д'Артаньяна, хотя и не был украшен гербом, выдававшим его принадлежность знатному владельцу и соответственно высшему свету. Пара рослых, породистых лошадей цвета воронова крыла и кучер, подобно им закутанный в черный плащ, довершали картину.
Едва карета остановилась, из нее тут же вынырнул мужчина, внимательно огляделся по сторонам и, развернувшись к экипажу, с поклоном подал руку даме. Она воспользовалась любезностью слуги, даже не удостоив его при этом взгляда, и, стремительно одолев расстояние до дворцового крыльца, очутилась на ступенях. Здесь она осмотрелась и, оставшись, по-видимому, вполне удовлетворенной осмотром, властным взмахом руки отпустила слугу вместе с экипажем.
Сразу было заметно — в отличие от кучера почтовой кареты, даму нисколько не удивило отсутствие часовых у дверей ее королевского величества. Более того, похоже, она ожидала этого, словно это было сделано именно для нее.