Десант в Швецию исключался. Это сложнейшая операция с неизбежным морским сражением с главными силами наших противников. Потери даже при успехе могли оказаться такими, что еще вопрос, будет ли победа победой.
К несчастью шведов, великий русский полководец Барклай-де-Толли как-то доказал, что берегов Скандинавии можно достигнуть посуху. Хотя наши противники, похоже, об этом даже не подозревали. Оставалось повторить путь наших потомков, пусть сама фраза звучит несколько странно.
Высадка на Гангуте состоялась еще летом, пока я преследовал Карла. С бесконечными стычками, в неблагоприятной местности наши войска сумели закрепиться не только на полуострове, но и на более северном побережье. Их пытались бить с суши, высаживали тактические десанты с Ботнического залива, успехи чередовались с неудачами, однако несколько полков сумели продержаться до зимы. Дальнейшее же было уже вопросом организации.
Вопреки всем правилам, Шереметев усилил демонстрации против шведов на юге. При дворе Петра, фактически располагавшемся в Риге, точнее, во вновь отстроенных пригородах, дозированно распускались слухи о грядущем завоевании Финляндии. Говорили про усиление войск в Польше. Обо всем, кроме того, что предстояло в ближайшем времени.
Меж тем потихоньку в западную Финляндию переправлялись необходимые запасы.
Двигаться предстояло по ледяной пустыне, следовательно, все необходимое тащить на себе и с собой. Продукты, фураж, боеприпасы, даже дрова, а сверх того — кучу мелочей, без которых невозможно функционирование армии и человеческое существование.
Эстляндия и Лифляндия — не самые богатые провинции нарождающейся империи. Многое пришлось доставлять из России. Да еще делать это по возможности скрытно, чтобы никто не сумел проведать наши планы. В итоге подготовка затянулась.
Стоял февраль тысяча семьсот четвертого года, когда экспедиционный корпус наконец-то сошел на лед Ботнического залива. Все три гвардейских полка, четыре армейских фузилерных, два драгунских и два казачьих. Плюс необходимая артиллерия, считая ракетные установки и большой обоз.
Раз идея похода принадлежала мне, то и возглавил корпус тоже я. Пехотой командовал Клюгенау, артиллерией — Гранье, кавалерией — Меншиков. Кроме того, с нами шел царевич Алексей в качестве моего воспитанника и Марат Ширяев. Сын моего старого сослуживца и друга всю кампанию, уже вторую, отходил юнгой, сумел заслужить уважение наших старых карибских волков и благоволение Петра, а теперь отрабатывал полученное звание сержанта Егерского полка. Правда, никем он не командовал, лишь числился моим ординарцем, но чувствовалось: мальчишка пойдет далеко.
Мог бы быть и с отцом — Григорий, разумеется, тоже участвовал в походе, — но почетный шеф охотничьей команды сам решил, чтобы сын был при мне.
Жаль, своих сыновей в поход я взять не мог. Не говорю про младшенького, но даже Андрей был маловат для подобного предприятия. Еще бы пару лет…
Сам поход был тяжелым. Намного тяжелее любого сражения. Постоянный холод, глыбы льда, через которые приходилось перебираться, тяжести, которые приходилось тащить… Никаких мыслей, никаких чувств, ничего, кроме усталости и желания хоть ненадолго очутиться в тепле.
Ветер, один раз — метель. Сам путь был разведан заранее, для его разметки были привлечены все выпускники Квартирьерской школы. Этакое подобие практического экзамена. Их небольшие посты, заранее выдвинутые вперед, не позволяли нам заблудиться посреди ледяного однообразия. В противном случае не знаю, как бы мы сумели выйти к намеченной точке.
Люди нуждались в примере. Потому практически весь путь я прошел пешком, наравне с простыми солдатами. Только иногда Ахмед подводил мне коня, и я объезжал чрезвычайно растянувшуюся колонну. Перебрасывался с солдатами и офицерами репликами, старался шутить, насколько позволяли застывшие от холода и усталости мозги… Но в глазах армии командующий обязан всегда выглядеть бодрым, и я старался, как мог, соответствовать этому образу. Тут главным было заставить двигаться непослушные челюсти да следить, чтобы голос звучал не слишком сипло.
Отставших не было. Каждый понимал, что остаться одному означало погибнуть, и потому двигался, даже когда не было никаких сил. Люди брели вперед, машинально подталкивали застревавшие порою сани с припасами, и далекий шведский берег становился все ближе. Хотя и недостаточно быстро, чем нам всем хотелось бы.
Хуже всего было в последние сутки. Близость вражеской земли не позволила разжечь костры. Нельзя было допустить, чтобы нас заметили раньше времени. Лучше уж как-нибудь перетерпеть.
Мы терпели. Я не слышал ни одной жалобы, словно люди прогуливались, а не совершали тяжелейший поход. Грызли промерзшие сухари, утоляли жажду снегом и шли как заведенные, наверняка уже не представляя, что ждет нас у цели.
Казалось, согреться не суждено уже никогда. Каждая клеточка тела промерзла насквозь. Никакой костер не смог бы растопить накопившийся в организме холод.
Каждая клеточка тела промерзла насквозь. Никакой костер не смог бы растопить накопившийся в организме холод. Но даже царевич не жаловался. Только вырывался пар от дыхания да в глазах стыл тот же лед.
К берегу мы вышли утром. В целях большей внезапности последние участки маршрута были проделаны без ночевок. Корпус брел в кромешной тьме, не освещаемой даже предавшими нас звездами. Наконец в тусклом свете зарождающегося зимнего пасмурного утра дозоры ступили на твердую землю.