Как только тело привыкло к странному ощущению, всегда возникающему при выходе из Простора (ты чувствуешь себя как бы стремглав падающим в бесконечной пустоте — и вместе с тем совершенно замершим во времени), я увидел, как крышка второго компенсатора медленно, словно с опаской, начала подниматься, на полдороге замерла — было ясно видно, что корнет уже не лежит, а сидит в своей скорлупе, — потом отворилась до упора, и он вылез. Я наблюдал за ним, чуть приподняв веки, при скудном освещении, какое давал маленький дежурный плафон, мой сосед не мог заметить, что глаза мои не совсем закрыты. Плавно, бесшумно передвигаясь, он пересек каюту (для этого достаточно было двух шагов) и склонился над моей дорожной сумкой, что лежала в зажиме, совершенно беззащитная. Корнет обшарил ее со сноровкой, говорившей о немалой практике; извлекал предмет за предметом, неспешно осматривал и клал на стол, потом лез за следующим. Я, в общем, уже догадался, что ему нужно, знал, что в сумке он этого не найдет, но решил его об это не предупреждать, чтобы не облегчать его задачу. Корнет добрался наконец до лежавшего в самом низу моего оружия: дистанта и того сериала с последними накрутками что я позаимствовал у покойной дамы-стрелка, повертел руках, покачал головой, взял на изготовку и сделал вид, что стреляет. Я все еще сохранял спокойствие: стрелять в этих условиях он не станет, это было совершенно ясно, хотя он мог бы, конечно, попытаться инсценировать самоубийство — если его задачей было, кроме обыска, нейтрализовать меня (я все более укреплялся в мысли, что так оно и было, но решил выжидать до пределов возможного). У меня не осталось сомнений в том, что корнет пришел к очень не благоприятному для меня заключению, и если даже не идентифицировал меня, то все равно решил, что я человек нехороший, опасный: нормальный вояка сдал бы оружие при посадке, чтобы получить его в целости и сохранности после окончания полета, я же этого не сделал. Так что если я и не тот, кого он ищет, то, во всяком случае, могу оказаться пиратом или еще кем-нибудь в этом же роде. Поэтому у него есть право поступить со мною крутенько.
Разумеется, поднять стрельбу он и на самом деле не рискнул; наверное, потому, что времени у него оставалось все меньше, и он это чувствовал — судя по тому, что все чаще поглядывал на часы — десантные, те, что шли и в условиях прыжка. Быстро и аккуратно сложил в сумку все вынутое, не забыл застегнуть ее и вновь закрепить в зажиме и, лишь закончив это, подошел и склонился над моей норой.
Я ритмично дышал, руки лежали на груди. Видимо, зрелище его удовлетворило, но на всякий случай корнет перевел взгляд на панель с приборами, контролировавшими мое состояние, и несколько секунд внимательно изучал их. Похоже, результат его тоже удовлетворил: если верить приборам, я сейчас крепко спал и видел сны. Приборы — существа туповатые, обмануть их при наличии даже небольшого опыта совсем нетрудно. Корнета, видимо, об этом не предупредили. Успокоившись, он нащупал клавишу открывания и нажал ее, другой рукой он придерживал крышку, чтобы она не отскочила рывком. Я лежал по-прежнему неподвижно, меня интересовало, что он собирается со мной сделать. Пассажир, конечно, может умереть в компенсаторе с таким же успехом, как и в любом другом месте, и причина смерти необязательно окажется установленной, чаще всего в таких случаях ссылаются на внезапную остановку сердца.
Интересно все же, какую последовательность он выберет: сначала нейтрализовать меня и потом искать — или в противоположном порядке? Первый вариант — спокойнее, но если он и тогда не найдет искомого, то будет совершенно неизвестно — где же его искать, а живой я смогу и потом навести на след. Я постарался легким воздействием на его рефлексы склонить его к первому варианту: так мне было удобнее.
Все пошло как по писаному. Корнет уже держал на изготовку шприц без всяких признаков жидкости в нем: воздушная эмболия — вполне приемлемый в такой обстановке способ. Приподнял мою расслабленную руку, сдвинул рукав вверх — умело, почти неощутимо. Я поймал себя на том, что слишком рискую, растягивая удовольствие, и начал свою контратаку, не пошевелив даже пальцем. Только сильным, хорошо сфокусированным психоэнергетическим лучом, проникающим через любую защиту — кроме немногих ее видов, известных лишь продвинутым.
На миг мне стало даже жалко его, когда я представил, какой удар обрушился сейчас на его бедный мозг, какие незримые молоты заколотили в виски. Лицо его искривилось в гримасе, он выронил шприц, поднял руки к вискам, как бы защищая их от внезапной беды или, может быть, стремясь сжать голову ладонями и тем помешать ей расколоться на множество осколков, именно такое ощущение у него сейчас и возникло. Обо мне он больше не думал, да и вообще рассудок его отключился, работали у него только инстинкты. Он бросился в поисках укрытия к своему компенсатору, захлопнул за собой крышку, скорчился, словно младенец в материнской утробе, но покоя не нашел: боль накатывала на него — волна за волной, и всякий раз его подбрасывало и он кричал — страшно, истошно, всем организмом ощущая свою медленную смерть, страшась ее и не умея противостоять ужасу. Поднимаясь и вылезая из своего гнезда, я следил лишь, чтобы процесс не перешел грань необратимости: мне не нужно было убивать его, а чувству мести я поддаюсь лишь в редких случаях, да и тогда оно остается под моим контролем. От корнета мне нужно было другое.