После этого я нажал наконец кнопку старта.
В посольстве меня встретили без радости и без удивления, похоже, там успели привыкнуть к частой смене послов — да и не только их. Единственным, кто вроде бы искренне обрадовался моему прибытию, оказался унтер, перебросившийся на Серпу без приключений, но никак не сумевший объяснить ни моего отсутствия, ни той роли, какую ему предстояло тут играть. Хорошо хоть, что ему не пришло в голову выдать себя за нового посла однако он тем не менее находился под некоторым подозрением, а точнее — под негласным арестом до самого мгновения моего прибытия.
На меня вначале поглядывали с опаской. Это было понятно: от всякой новой метлы ожидают изменения существующих порядков, каких-то перемещений, реформ во всем на свете — всеобъемлющих и бессмысленных, какими они обычно и оказываются, одним словом — демонстрации характера, создания крутого облика. В этом смысле я их одновременно разочаровал и утешил: сотрясения основ не произошло. Первому секретарю я сразу же заявил — несколько туманно, зато весьма решительно:
— Всем протоколом и текучкой ведайте вы. Я не собираюсь размениваться на мелочи, моя область — решение серьезных политических проблем.
Это и его, и весь прочий аппарат утешило (как я вскоре выяснил), потому что такие же, почти слово в слово, заявления делал каждый новый Чрезвычайный и Полномочный, и на самом деле они означали, что посол гореть на работе не собирается, чтобы не дай бог и впрямь не погореть на ошибках, а намерен заниматься лишь представительством, сиречь — общаться с равными себе и вышестоящими, что в переводе на нормальный язык означало — жить в собственное удовольствие за казенный счет. Всякий новый посол — а их тут приходилось по одной целой и двадцати пяти сотых на календарный год — достаточно дорого платил за свое место и был, естественно, заинтересован в том, чтобы окупить расходы и возместить понесенный ущерб как можно скорее. Мне хотелось произвести такое же впечатление, чтобы мои подлинные интересы оставались скрытыми; похоже, это мне удалось.
Вообще быть послом мне понравилось: не приходилось думать ни о хлебе насущном, ни о крыше над головой, и даже все передвижения в посольском лимузине с ливрейным шофером оплачивали симонианские налогоплательщики, хотя они меня никогда в глаза не видали, как и я их (поскольку ни одна «Т»-организация никогда никаких налогов не платила, и ни одно правительство не решалось их востребовать). Об этой — приятной — стороне государственной службы я как раз и размышлял, когда длинный скользун с государственным флажком Симоны на капоте нес меня по центральной улице серпенской столицы по направлению к посольству Армага, где в этот летний вечер устраивался большой прием в честь годовщины поднятия армагского флага, рисунком своим напоминавшего то ли матрац, то ли старомодную пижаму, — над новым миром, тогда еще необитаемой (если не говорить о немногочисленных аборигенах) планетой.
Когда скользун, сработав реверсом, завис, а затем мягко опустился на амортизаторы, дверцу распахнули, и я, стараясь держаться как можно величественнее (хотя Симона ни у кого не вызывала ни почтения, ни страха, но я просто обязан был делать вид, что об этом ничуть не догадываюсь), ступил на коврик и на секунду-другую задержался, оглядывая посольское здание. Оно и в самом деле стоило внимания, поскольку здешний президентский дворец, как и многоэтажная правительственная обитель, по сравнению с этим домиком смотрелись убого-провинциально. Армаг всегда остается Армагом, подумал я, и мне на мгновение сделалось не по себе — скорее всего от неосознанных предчувствий.
Впрочем, уже через несколько минут я о них забыл, вступив в яркий, пестрый, шумный и веселый мирок праздничного приема. Не потому забыл, что все это меня захватило. А потому, что сразу же ощутил множество уколов — легких, но несомненных; именно так я воспринимаю мгновенные и острые профессиональные взгляды, перехватить которые почти невозможно, хотя тренированная нервная система фиксирует их без всякого усилия. Ощутил я и с десяток попыток пошарить в моем сознании и даже подсознании; я понял, что люди здесь не любили терять время понапрасну и приступали к работе сразу же. Я пока ограничился лишь пассивной блокировкой, и пока поднимался по отлогой и широкой лестнице туда, где приглашенных встречал Ч. и П. Армага с супругой, почувствовал, как любопытство, вызванное моей персоной, стихает и место его занимает сдержанное уважение: профессионалы увидели себе подобного, и теперь им оставалось строить предположения и искать для меня место на схеме здешнего соотношения сил, задач и влияний, то гнездышко, которое занимал на этой виртуальной и в то же время более чем реальной карте мой приснопамятный предшественник, было, видимо, признано не соответствующим моему уровню, который еще не успели определить окончательно, однако уже оценили как значительно более высокий.
и П. Армага с супругой, почувствовал, как любопытство, вызванное моей персоной, стихает и место его занимает сдержанное уважение: профессионалы увидели себе подобного, и теперь им оставалось строить предположения и искать для меня место на схеме здешнего соотношения сил, задач и влияний, то гнездышко, которое занимал на этой виртуальной и в то же время более чем реальной карте мой приснопамятный предшественник, было, видимо, признано не соответствующим моему уровню, который еще не успели определить окончательно, однако уже оценили как значительно более высокий. Весь этот кратковременный, но достаточно напряженный процесс не прошел, разумеется, мимо внимания хозяина дома, и когда я, наконец, добрался до него, ухитрившись никого даже не толкнуть — не говоря уже о том, чтобы наступить на ногу лакею с обязательными напитками, — улыбка посла оказалась более сердечной и рукопожатие — более крепким, чем можно было ожидать представителю малозначительного мира. Я тоже улыбнулся ему от всей души и при рукопожатии постарался передать то дружеское чувство, какое у меня возникло и которое не помешало бы ни мне, ни ему хорошенько прицелиться в случае, если бы между нами возникли недоразумения. Хотя ни одному из нас не хотелось бы, чтобы такое произошло. Но живешь и действуешь, в конце концов, по обстоятельствам, если ты не в силах изменить их.
После того, как мы столь сердечно приветствовали друг друга, он, произнеся положенные для таких случаев формулы, добавил сверх протокола: