И тут же сон исчез — словно потухший свет унес его с собою туда, куда уходит все в мире, что уходит.
Первые пять минут я пытался утешить себя тем, что это — всего лишь шутки усталости, что стоит мне просто расслабиться, даже не входя в транс, — и сон вернется. Но не тут-то было. Минуты шли, усталость, естественно, не проходила, плоть взывала о пощаде — а сон (я просто физически ощущал это) с каждым мгновением уходил все дальше и дальше.
Это не могло случиться просто так: мой организм давно уже привык повиноваться приказам воли и воздействию тонких тел. И если он сейчас так упорно сопротивлялся — значит, кто-то приказал ему действовать именно так.
Кто-то извне? Нет, маловероятно: чужое вторжение я всегда ощущаю очень четко. Но если это не чужой и не я сам, то сон могло прогнать лишь одно-единственное: мое собственное подсознание.
А оно всегда заслуживало не только уважения, но и внимания. Подсознание нередко удивляло меня даже теперь, когда я знал о нем намного больше, чем основная масса людей, предпочитающих пропускать его негромкие предупреждения мимо ушей. И, уж во всяком случае, мне было совершенно ясно одно: пренебрегать его сигналами значит идти на неоправданный риск и, больше того, совершать глупость. А глупость — наиболее распространенная причина смерти, вопреки мнению людей, обвиняющих сердечные или опухолевые заболевания (поскольку и в их основе и начале лежит та же самая глупость). Подсознание приказывало мне бодрствовать. Оно не указывало причин: оно не любит входить в детали. Когда ты поднимаешь ногу, чтобы сделать очередной шаг, а подсознание вдруг приказывает не опускать ее туда, куда ты вознамерился было, оно не объясняет тебе, что таится внизу: край замаскированной ямы, мина нажимного действия, туго натянутая нить настороженной ловушки, отравленный гвоздь или еще какая-нибудь пакость — разобраться в мелочах подсознание предоставляет тебе самому, твоему рассудку — на то он и существует. Подсознание — наша сторожевая собака, подающая сигнал лаем, но не умеющая объяснить словами, что заставило ее подать голос. Но к предупреждению пса не прислушается разве что слабоумный или вдребезги пьяный. Я пьяным не был и слабоумным, надеюсь, тоже. Так что осталось лишь принять команду к сведению и до остального додуматься самому.
Решив так, я не стал вскакивать с постели и поспешно одеваться.
Если сейчас мне предстояло приступить к каким-то действиям (подсознание — не пустолайка), то никак нельзя было забывать, что я скорее всего находился под наблюдением. Разные комфортные штучки армагского производства, какими комната была набита под завязку, могли скрывать не одну-единственную камеру, и чтобы обнаружить их все, пришлось бы потратить кучу времени, а главное — дать понять наблюдающим, что тебе известно об их существовании. Этого делать не следовало, поэтому я, не открывая глаз, принялся неторопливо и въедливо анализировать ситуацию со всеми ее возможными аппендиксами.
Что именно, ускользнувшее от усталого сознания, могло так встревожить моего бдительного стража? И что я должен был сейчас сделать?
Когда не знаешь, что предпринять, остается одно: смотреть и слушать окружающий тебя мир. Не только тот, что в четырех стенах. И смотреть не только двумя глазами, и слушать не только ушами, но всем своим существом, чем больше ты владеешь им — тем лучше. И если умеешь видеть и слышать, то увидишь и услышишь того, кому можно задать вопрос. И получишь ответ. Хотя он необязательно будет выражен словами.
Я так и сделал. Пытался увидеть и услышать, и спросить. — В ответ я не услышал ни слова. — Я услышал музыку.
Мелодичную и незатейливую. Давным-давно где-то слышанную. Я впитал ее в себя, чтобы она пустила корни и проросла в моих телах, принося в них новую информацию. Потом я начал видеть. Одноэтажное, ярко освещенное снаружи здание с темными окнами. Оно показалось мне знакомым. Да, я проезжал мимо него не далее чем час тому назад, в сопровождении Вериги и еще трех человек, мне не знакомых, не спускавших с меня глаз, хотя я и был надежно упакован и мог только дышать — ну и видеть, конечно, хотя глаза были завязаны. Там помещалось что-то вроде культурного центра захудалого поселка, заведение с ресторанчиком, баром, магазином, парикмахерской и прочими порождениями цивилизации. Сейчас мне чудилось, что музыка доносилась именно оттуда. Вряд ли это было случайным капризом памяти. Тем более что я видел это строение при свете дня и никак не мог наблюдать его в вечернем освещении. Не память, нет.
Сигнал? Не зажигая света, я поднялся. Тихо оделся. Вышел на балкон. На каменный пол его упала роса, звезды отражались в ней, и я шел осторожно, как бы боясь раздавить их хрупкие тельца. На самом же деле я просто старался двигаться бесшумно.
Перегнулся через балюстраду, чтобы увидеть балкон первого этажа. Там было темно, но это вовсе не означало, что там никого не было. Даже не прислушиваясь к интуиции, при помощи одного лишь третьего глаза я увидел человека. Раскинувшись в удобном кресле, он смотрел в темноту. У него были громадные, уродливые уши. Память подсказала: то были наушники. На круглом одноногом столике перед ним лежал предмет, с первого взгляда показавшийся мне дистантом. Всмотревшись, я понял, что ошибся: то была всего лишь инфракамера для ночной съемки. Если человек поджидал меня, то камера свидетельствовала о том, что меня не собирались убивать — во всяком случае, сразу. Проследить и зафиксировать, не более того.