Проще всего было сказать, что во всем виновата полученная сила, что именно она влияет на его поведение; но он был слишком честен, чтобы перекладывать ответственность на чужие плечи. Сила — это просто сила и ничего более; она откликается на его желания и подчиняется им. Проблема была в том, что он и сам подчинялся своим желаниям: желания не вытекали из «я», а жили своей собственной жизнью, растворяя «я» в себе. Люди полагают, что они свободны, если ничто не препятствует им осуществить свои желания — Лердвих узнал, что это чудовищная ложь: на деле все обстоит совершенно иначе. Желания владеют людьми, создавая у людей иллюзию того, что являются их естественными продолжениями; однако человек служит своим желаниям, а не наоборот. Меряя шагами каморку, Лердвих думал, как можно избавиться от этой зависимости. Зависимости от того, что он так долго считал органичной, необходимейшей частью самого себя, но что — на самом деле — им самим вовсе не являлось… Чтобы обрести подлинную свободу, он должен уничтожить все свои желания или каким-то образом победить их; но как этого достичь, он не мог и представить.
Чувствуя, что не сможет заснуть, Лердвих спустился вниз. Он думал о Хаге, о незнакомце, об управляющих этим миром Князьях Света и Тьмы, о себе самом — обо всем… У постели Делилы сидела Ана. Несколько дней назад девочка сильно простудилась. У нее был жар. Ана варила какие-то горькие настойки, поила дочь теплым молоком с маслом, но болезнь не проходила.
— Ана, — сказал Лердвих. — Иди спать.
Он сел на краешек кровати, осторожно прикоснулся к лицу племянницы. Кожа Делилы горела; мокрая ткань, которую Ана положила ей на лоб, потихоньку сохла. Лердвих смочил повязку в плошке с водой и заново положил ее. Делила проснулась и попросила пить; сделав несколько глотков, она опять заснула. Лердвих смотрел на нее, и чувствовал, как сострадание захлестывает его сердце: племянница была такой крошечной, худенькой, слабой… Пульсируя, сила начала пробуждаться в нем — но на этот раз не для того, чтобы разрушать. Он ощутил, как дух Ламисеры окутывает Делилу, проникает в нее и пожирает духа болезни; он исцелил ее, выправил те незримые течения в Делиле, которые были повреждены, поменял их насыщенность и цвет… Лердвих не знал, что надо делать, он никогда не лечил людей таким образом и книги на этот счет ничего не говорили — но Лердвих Ламисера знал , и ему не нужны были книги. Сила, которую обрел юноша, могла не только убивать, но и исцелять; вернее сказать, она убивала всегда, но иногда, убивая, могла и даровать жизнь. Он убил болезнь, и тем самым вылечил девочку.
Делила пропотела, к утру жар спал. Она кашляла и была еще слаба, но у нее проснулся аппетит и вечером она уже сидела за общим столом со всеми, уплетая за обе щеки оладьи с медом. Лердвих смотрел на нее и думал о том, что нашел способ быть свободным. В его поступке не было ничего особенного, он действовал, потому что любил Делилу и, в определенной степени, был так же зависим от своей любви к девочке, как и от страха перед Хагом. Желания противостояли друг другу: любовь и ненависть, радость и страх.
Желания противостояли друг другу: любовь и ненависть, радость и страх. Можно было воспользоваться силой одного, чтобы победить другого. Получалось, его свобода состояла в том, чтобы самому выбирать себе господина. Это не так уж много. Но по сравнению с полным рабством, в котором он провел всю свою жизнь — не так уж мало. Пока он думал, что его желания — это он сам, он был их рабом; сейчас его статус изменился — он стал слугой, вольным в выборе хозяина. Он наберется сил, а потом, возможно, найдет способ стать полноправным владыкой в доме своей души… Хотя Лердвих и понимал, как нелегко будет этого достичь. Он начинал смутно догадываться о том, что этот дом — вся вселенная, от Эдема до Дна…
Таковы были его мечты и мысли — как всегда, фантастические, запутанные, отчасти непонятные даже ему самому. Реальность жила своей жизнью. Через два дня явились солдаты и стали выносить из погреба все, что там было. Лицо Секвера побагровело от бешенства, огромные кулаки то сжимались, то разжимались, будто бы их обладатель вот-вот намеревался вцепиться в чье-то горло. Но Ана обнимала мужа, и Секвер ни в кого не вцепился. Он был бессилен что-либо сделать. Бессилен был и Лердвих — только в другом смысле. Он намеревался победить «плохие» желания с помощью «хороших» — но, смотря на наглые морды баронских солдат, он понял, что не хочет побеждать. Смерть раскрылась, словно волшебный цветок теней, и потянулась к людям. Он ощутил незримые токи-течения солдат как свои собственные и вошел в них, он чувствовал разрушительную силу, которой отзывалось каждое прикосновение к их жизненным телам, но не испытывал никаких угрызений совести. Пройдет немного времени — дни, а может, недели — и некоторые из них умрут; другие тяжело заболеют. Он знал, что так будет. Он не сразу понял, как называется то, что он с ними сделал: это дошло до него чуть позже. «Порча» — затасканное словечко, по делу и без его обожают употреблять невежественные суеверные люди… Теперь Лердвих узнал, что же — на самом деле — оно означает.