Как я уже говорила, чудовищная красота Юрико будоражила людей, не давала успокоиться. Видя ее, они спрашивали себя: как на свете может существовать такая красота и в чем тогда смысл их существования — и со страхом хотели во что бы то ни стало найти ответ на те сомнения, что их одолевали. Только те, кто погружался в эти тягостные самокопания, признавали красоту Юрико безоговорочно. Поэтому вокруг сестры всегда кто-то крутился. Волочившийся за ней младший Кидзима после девятого класса остался в той же системе Q., но перешел в мужскую школу высшей ступени в другой части города. Его место тут же заняла та самая нахальная девица. Да-да, Мок, дочка соусного короля. Прилипла к Юрико намертво.
Мок была вроде старосты в группе поддержки и по совместительству — телохранительницей при Юрико, оберегавшей ее от всевозможных соблазнов и завистников. А Юрико считалась в группе поддержки талисманом. Да, именно так. Ну не могла такая плохо координированная тупица перенять все эти сложные рукомашеские и ногодрыжеские приемчики. Она была нужна вместо рекламного щита — для демонстрации того, какие стандарты красоты установлены в женской школе Q. для группы поддержки.
Когда Юрико, высокая и стройная, в сопровождении Мок проходила по школьному двору, все, словно околдованные, не могли отвести от нее глаз. Юрико так и сияла самодовольством! С непроницаемой физиономией она выступала королевской поступью, а за ней, как оруженосец, следовала Мок. Позади, в отдалении, с безнадегой на лице тащилась Кадзуэ. Впечатляющая картина!
Кадзуэ, как я не раз замечала, наспех проглотив свой обед, тут же бежала в туалет, где ее выворачивало наизнанку. Какой там обед — одно название. Рисовый колобок и помидорчик да что-нибудь сладкое на закуску. Обычно какие-нибудь дешевые штучки из соевой муки, которые в рот не возьмешь. Стремительный прорыв к унитазу создавал впечатление, будто она раскаивается, что приходится есть такую дрянь. В классе все это знали, и, как только Кадзуэ доставала пакет с едой, начинали толкать друг друга локтями и хихикать. Я слышала, что как-то она с отвращением сжевала почерневший банан. Как она довела его до такого состояния? Может, он несколько дней провалялся у нее в портфеле? Думаю, у нее была анорексия. Но тогда, конечно, никто из нас не знал, что бывают такие болезни, и ее странная диета и забеги в туалет вызывали у нас отвращение.
В конькобежной секции на Кадзуэ тоже смотрели косо. За каток она не платила, сколько бы ей ни напоминали, даже на тренировки напяливала на себя форму и гоняла по льду, ни на кого не обращая внимания. Казалось, рано или поздно ее выставят из секции, но, как ни удивительно, этого не происходило. Все дело в том, что от Кадзуэ была польза в другом — на экзаменах можно было пользоваться ее тетрадками. Она их давала только членам секции, а с одноклассников брала плату — по-моему, сто иен за предмет. Прямо-таки зациклилась на деньгах. Девчонки за глаза говорили, что у нее снега зимой не выпросишь.
Странности с Кадзуэ начались во втором полугодии десятого класса. Раньше она хоть как-то пыталась вписаться в среду, окружавшую ее в женской школе Q., где все норовили перещеголять друг друга, кичась своим богатством, но зимой вдруг все пошло наперекосяк. Уже в университете я слышала разговоры, что Кадзуэ стала другой позже, когда у нее умер отец, но я могу сказать: метаморфоза с ней случилась еще в одиннадцатом классе.
Кадзуэ, как я заметила, с необъяснимым пылом стала донимать учителей вопросами. На уроках у нее появилось ненормальное рвение. Скорее всего, она понимала, что ни на что, кроме занятий, не способна. Учителей сверхактивность Кадзуэ ставила в тупик, они начинали бормотать: «Ну ладно, пойдем дальше» — и поглядывали на часы, но не тут-то было — она продолжала гундеть, что чего-то не поняла, причем с таким видом, словно того и гляди расплачется. Весь класс закатывал глаза: когда же это кончится, — но ей не было никакого дела до других. Она постепенно теряла связь с реальностью. Учитель задавал вопрос — Кадзуэ, если знала ответ, тут же вздергивала руку, победоносно оглядываясь по сторонам; на контрольных закрывала рукой тетрадку, чтобы не подсматривали. Как бы вернулась в детство, когда только пошла в школу и зубрила уроки как ненормальная. Мнение о Кадзуэ у одноклассников было однозначное: «с приветом». Никто с ней не хотел дела иметь.
К тому, что происходило с Кадзуэ, имела отношение и я. Понимаете? Она была раздавлена полной безнадежностью. Я имею в виду Такаси Кидзиму. Я сделала все, чтобы ее любовь к этому типу лопнула, как воздушный шарик. Последовав моему совету, Кадзуэ написала ему несколько писем. Она мне их показывала, перед тем как передать адресату, я кое-что поправляла и возвращала ей. Она их переписывала по несколько раз, мучаясь вопросом: отправлять — не отправлять? Хотите почитать ее письмо? Пожалуйста. Как оно оказалось у меня? Все письма Кадзуэ я переписывала в тетрадку и уже потом отдавала ей. Так что они все у меня остались.
Извини, что я решила тебе написать. Так неожиданно, ни с того ни с сего. Ты меня простишь, надеюсь.