Я горько усмехнулся. Девяносто юаней — столько я зарабатывал за три месяца. Оказывается, весь мой труд стоит десяток пирожков. Это уже слишком!
— Ты что?! Я два пирожка за пять цзао брал. А здесь в тридцать раз!
В одном юане — десять цзао. Пять цзао — примерно десять иен. Парень молчал, возразить было нечего. Пассажиры гудели, с удовольствием следя за нашими переговорами. Еще бы! Не каждый день увидишь чудаков, севших в поезд без еды, без воды, зато с полными карманами денег.
— У тебя совесть есть? Спекулянт! Видишь, что мы голодные? Нажиться хочешь? — запротестовал я.
Вдруг все притихли, и я услышал сзади низкий голос:
— Ничего не поделаешь, старичок. Проголодался — надо платить. Иначе ничего не получишь. Ты покупаешь, он продает и на этом зарабатывает. Отношения спроса и предложения. Капитализм.
Это был тот самый полууголовный элемент. Посидел в уборной и вздумал меня поучить. Скотина! Я был вне себя. Стоявшая на соединительной гармошке между вагонами сильно накрашенная женщина лет двадцати восьми — тридцати, поддакнув этому типу, насмешливо хихикнула. Она крепко вцепилась в руку пристроившегося рядом парня, так и липла к нему.
Она крепко вцепилась в руку пристроившегося рядом парня, так и липла к нему.
— Ты не покупаешь — другой покупатель найдется. Дай-ка мне пять штук. Тридцать юаней.
— Сорок пять.
— Тридцать пять.
— Сорок два.
— Тридцать семь.
Они быстро договорились через мою голову. Продавец скорчил недовольную физиономию, но в конце концов согласился. Не теряя времени даром, женщина достала из пластикового пакета золотистые пирожки и разделила их с парнем. Пирожки в самом деле выглядели аппетитно, хотя, как мне показалось, порядком пострадали в давке. Мой живот снова запел свою песню. Сестра молча смотрела в пол.
— А в сортир никто не хочет? Двадцать юаней. Не хотите? Ну ссыте на пол, — подал голос «хозяин» уборной.
Выждав время, он снова открыл свою лавочку. Женщина с младенцем на руках быстро подняла руку. За ней — одна девчонка из четверки. Женщина передала ребенка мужу, он вручил ей деньги. Девчонка тоже достала деньги из кармана. Не иначе последние, но не могла же она наложить кучу прямо на виду у всех! Обе стали проталкиваться к уборной. Получив дань, бандит дал им по клочку бумаги.
— Нате, подотритесь! Глядите, чтоб чисто было. Там, между прочим, люди едут.
Из уборной вышли его дружки. Оба — копия главаря. Под пиджаками свитера, длинные шарфы, отличавшиеся только цветом. У одного черные солнечные очки. Короче, «шестерки». Все трое на вид — моего возраста. Женщины вышли из уборной, и туда потянулись сразу еще несколько человек. Я сунул сестре деньги.
— Ты тоже иди.
Она скривилась — как это все противно! — но все-таки двинулась по проходу сквозь тесный строй пассажиров.
«Как бы этот бандит к ней не привязался», — с тревогой думал я, глядя ей вслед.
— Ты откуда будешь? — остановил он сестру, и та стала что-то объяснять, показывая на меня.
Слов я не расслышал. Бандит бросил на меня быстрый взгляд и засмеялся, показывая белые зубы:
— Брат, значит?
Я разозлился, опустил взгляд.
— Не закипай! Это же привилегированный класс, — шепнул мне прыщавый парень.
— Привилегированный?
— Ага! Привилегированный класс. Сортиры приватизировали. Капитализм называется! Смех один. Болваны, пляшут под дудку Дэн Сяопина. Вот я еду в Гуанчжоу поступать в педагогический институт. А эти даже писать не умеют. Мусор!
— Может, они и мусор, но в уборную к ним пойдешь.
— Ни за что! Сдохну, а не пойду. Ни гроша от меня не получат.
«Что ж я теперь, как и ты, в целлофановый пакет должен?» — хотел сказать я, но промолчал. Тогда я смотрел на вещи, как ребенок. Думал, на свете есть разные люди. А как все на самом деле устроено, я в первый раз понял в том самом поезде. Ведь до той поездки, кроме своей деревни, где жило всего четыреста человек, я ничего не знал и не видел. Спасибо прыщавому и бандиту: научили, что такое капитализм.
— Теперь ты. Пойдешь? — предложила сестра, возвращаясь на место.
— Потерплю пока. Может, эти гады еще сойдут до Гуанчжоу.
Сестра покачала головой:
— Нет. Они как раз туда и едут. Кстати, оказались не такие плохие, как мы думали. Я хотела им заплатить, а он говорит: «Не надо». Ничего не взял. И с тебя ничего не возьмет.
— Почему это?
Возмущенный, я схватил ее за плечо. Она мягко освободилась от моей хватки.
— Потому что я ему понравилась.
— Ты с ним смеялась, — отрезал я.
Сестра посмотрела на меня с сожалением:
— Что ты такое говоришь? Чтобы выжить, мы должны пользоваться всем, чем только можно.
Любой возможностью. Мы же взяли деньги на свадьбу.
Я совсем запутался и принялся разглядывать потолок вагона. Мы с сестрой были как одно целое, но при этом она думала не так, как я. Почему-то это меня ранило.
Вагон резко дернулся, пассажиры едва устояли на ногах. Состав вдруг резко сбросил скорость. В окнах поплыли освещенные высокие здания, телеграфные столбы. Город! — возбужденно подумал я. Поезд прибыл в Нунции. Чунцин! Чунцин! По вагону пронесся ропот, в котором смешались надежда и тревога.
За спиной раздался голос Однозубого, затихшего после того, как Мэйкунь его осадила: