— Надо твоей сестре сказать! — жизнерадостно заявила она.
Пришлось дать телефон деда. Все равно встречи с сестрой не избежать. Мы теперь обе в Японии. И при всем том я знала, что сестра меня ненавидит, и сама ненавидела ее. Между нами нет ничего общего. Как две стороны монеты. Реакция сестры была такой, как я и ожидала.
— Чтоб я тебя в школе не слышала! Все с тобой тут носятся… Подумаешь, чудо природы! А мне жить надо, выживать.
Мне тоже надо было выживать. Но как ей было это объяснить? Я не нашла таких слов.
— Тебе всегда везет! — сказала она.
— Я хочу видеть деда.
— А он не хочет. Он тебя не выносит. Потому что у тебя вдохновения нет.
— В каком смысле?
— Дура! У тебя интеллект на нуле!
На этом разговор закончился. Сталкиваясь со мной в школе, сестра делала вид, что мы не знакомы. В последнем классе я ушла из школы и больше с системой Q. дела не имела. После этого мы долго не виделись. И вдруг в последнее время сестрица стала доставать меня звонками. Хотела бы я знать, что такое могло с ней произойти.
Ребенка сдали совершенно чужим людям. Нет, я сама им себя отдала, по собственной воле. И сестре не было никакого дела до того, что ждет этого ребенка.
Она об этом даже не думала. Потому что сама жила с родным дедом. Я его видела всего несколько раз, совсем маленькой. Он мне понравился — добрый и непоседливый. Но сестрица его монополизировала и обрекла меня на жизнь в одиночестве.
С самого детства во мне живет тревожное ощущение, что я всему и всем чужая. Потому что полукровка. Даже родительская любовь не могла меня от него избавить. Для этого мало просто прижать к груди и успокоить. Я завидовала сестре, которая быстро порвала с родителями. Моей новой семьей стали Джонсоны, с которыми мы в детстве встречались лишь изредка, когда приезжали в отцовскую «горную хижину». Меня с ними связывало только то, что Джонсон хотел меня. Вряд ли сестра была способна понять, в каком положении я оказалась.
5
3 октября
Вчера вечером зашедший к нам в клуб парень достал меня одним вопросом. Ему еще не было тридцати; он пришел с приятелем, который работал на стройке верхолазом. Молодец сидел, широко расставив ноги в бриджах, озирался по сторонам, изо всех сил делая вид, что заглянул в это заведение, где торговали перезрелым товаром, исключительно из любопытства.
— Что у тебя с лицом?
— А что такое?
— Чудное. Какое-то разобранное.
Ему сделалось смешно от своих же слов, и он рассмеялся.
— Я с рождения такая.
Парень закашлялся и отвернулся. Что им всем покоя не дает в моей внешности? Неужели то самое ядро, которое составляло мою суть и начало разрушать меня изнутри, постепенно проступало на поверхность и уже захватывало всю меня целиком? Я непроизвольно принялась грызть наманикюренный ноготь на среднем пальце левой руки. Привычка так обращаться с ногтями была у меня до четвертого класса. Я никак не могла от нее отвыкнуть, сколько мать ни старалась меня отучить. К зубу прилип кусочек лака с накрашенного ногтя. Я соскребла его и поднесла к глазам, чтобы рассмотреть получше. Клиенты испуганно уставились на меня: что это она разглядывает? Я подумала, что в этом клубе тоже вряд ли задержусь надолго. Покачусь дальше под откос.
Помню, я с самого раннего детства заглядывала матери в глаза, пытаясь справиться с мучившим меня вопросом: на кого я похожа? На мать — нет. Лицо другое. Волосы, цвет кожи, фигура — все не как у нее. Только цвет глаз одинаковый. Глядя в ее карие глаза, я успокаивалась. Но в один прекрасный день мать заявила, что кроме глаз я еще кое-чем похожа на ее родню.
— Знаешь, у тебя пальцы точь-в-точь как у бабушки.
Мать ласково погладила мне руку. У нее руки были как у ребенка — с короткими пальцами и маленькими ногтями. Совсем не то что у меня. Бабушку я никогда не видела, и в доме о ней почти не говорили, но если у нас с ней руки действительно похожи, значит, во мне и вправду их кровь. Эта новость меня обрадовала, я решила впредь следить за руками и с того дня бросила грызть ногти. И еще мне захотелось повидать бабушку.
— Я хочу к бабушке. Она вместе с дедушкой живет?
— Ее уже нет.
— А где она?
— Бабушка в раю.
— А зачем она туда уехала? — разочарованно поинтересовалась я.
— Она шла и упала в большую реку. Утонула и умерла.
— А почему она упала?
— Хм… Почему?..
Мать будто посмотрела куда-то вдаль, и разговор на этом закончился. Я поняла, что она ничего не расскажет, хоть и знает, как это случилось. Когда взрослые молчат, от них правды не добьешься. Я расстроилась и с тех пор стала питать к воде отвращение. На меня это так подействовало, что я решила держаться от реки подальше. Я и сейчас боюсь кататься на лодке, а по мосту обычно бегу, стараясь не смотреть вниз.
— А тебя на этой самой реке подобрали, на мосту, — заявила сестра, подслушивавшая наш разговор.
— Ну что ты врешь! — напустилась на сестру мать.
— Ну что ты врешь! — напустилась на сестру мать.
Глядя на них искоса, я побелела, как полотно. Неужели это правда? У меня задрожали ноги, я почувствовала, что проваливаюсь куда-то в темноту.
В тот же вечер я тихонько спросила у отца, вернувшегося с работы:
— Папа! А правда я мамина дочка?