Мои младшие дочки чуть с ума не сошли от радости, вновь обретя свободу, и мне каждый день приходилось ругать их за то, что они без конца нарушают мои запреты: плавают в слишком быстрой и слишком глубокой реке, взбираются на стога и портят сено, залезают на яблони и ломают цветущие ветки, убегают в поля к дальнему загону, где содержится бык, и, набравшись смелости, даже приближаются вплотную к воротам, повизгивая от страха и восторга, стоит быку поднять голову и посмотреть на них. Но наказывать их, таких веселых, было совершенно невозможно. Дочки вели себя точно телята, которых впервые выпустили на зеленый лужок, и они, взбрыкивая, носятся кругами и не знают, чем еще выразить свой восторг при виде высокого купола неба и бескрайнего мира, раскинувшегося под этим куполом. Ели девочки теперь в два раза больше, чем в убежище, и без конца торчали на кухне, выпрашивая у кухарки вкусный кусочек, а работницы в молочном сарае с удовольствием зазывали их к себе и угощали свежим, только что сбитым маслом, намазанным на куски свежеиспеченного, еще горячего хлеба. В общем, мои дочери опять стали неугомонными и жизнерадостными, совсем не напоминающими тех маленьких узниц, которые боялись всего на свете, даже ярких лучей солнца.
Я как раз вернулась после утренней прогулки верхом и направилась к конюшне во дворе, когда вдруг с удивлением заметила Несфилда, который подлетел на боевом коне прямо к парадным дверям, но, увидев меня, тут же свернул во двор. Приблизившись ко мне, он тяжело спрыгнул с седла и раздраженно швырнул поводья груму; уже по этим признакам, а также по его опущенным плечам я поняла: случилось что-то дурное. Я невольно обвила руками шею своей лошадки и на всякий случай ухватилась за ее густую гриву.
— Что случилось, сэр Джон? Отчего вы так мрачны?
— Я подумал, что следует самому приехать и все вам рассказать, — ответил он.
Я встревожилась.
— Что-то с Елизаветой? Только не это!
— Что вы, Елизавете ничто не угрожает, у нее все хорошо, — заверил меня Несфилд. — Увы, речь о сыне нашего короля, о маленьком Эдуарде, помилуй Господь его душу. Мальчик только что преставился.
В висках у меня, словно предупреждая о чем-то, тут же застучала боль.
— Он умер?
— Он всегда был хрупким ребенком, — горестно промолвил Несфилд, — это точно. Крепким его никогда нельзя было назвать. Правда, во время инвеституры он выглядел так хорошо, что мы, нарекая его принцем Уэльским, не сомневались: он наверняка унаследует и… — Несфилд осекся: видимо, вспомнил, что и у меня был сын, тоже принц Уэльский, который собирался наследовать трон.
Крепким его никогда нельзя было назвать. Правда, во время инвеституры он выглядел так хорошо, что мы, нарекая его принцем Уэльским, не сомневались: он наверняка унаследует и… — Несфилд осекся: видимо, вспомнил, что и у меня был сын, тоже принц Уэльский, который собирался наследовать трон. — Простите меня! — воскликнул Несфилд. — Я вовсе не хотел… В общем, весь двор погружен в траур. Вот я и решил, что надо бы и вам сообщить об этом.
Я с грустным видом кивнула, но мысли мои неслись галопом. Неужели эта смерть послана Мелюзиной? Неужели мое проклятие все-таки действует? Неужели это подтверждение того, что я непременно узнаю убийцу моего сына, когда умрет его сын и наследник? Неужели это знак Мелюзины? Неужели все-таки Ричард погубил моего мальчика?
— Я непременно пошлю королю и королеве свои соболезнования, — заявила я и повернулась, собираясь пойти в дом.
— Теперь у Ричарда нет наследника. — Казалось, Джон Несфилд никак не может поверить в правдивость той печальной вести, которую принес мне. — Все его усилия, все деяния, все попытки защитить королевство… даже его восшествие на трон — все, что он сделал, все эти битвы… И что теперь? Теперь у него нет даже наследника, который сменит его на троне!
— Да, — обронила я, и это короткое слово упало точно тяжелая ледяная глыба. — Все, что он совершил, было совершено зря. Он потерял своего единственного сына, и на этом его род закончится.
Из письма своей дочери Елизаветы я узнала, что весь двор оплакивает маленького Эдуарда и кажется, будто прямо посреди дворца разверзлась могила, будто теперь никто и жизни своей не мыслит без своего дорогого принца. Ричард требовал, чтобы вокруг не было слышно ни смеха, ни музыки, ни громких голосов, и придворные буквально крались по помещениям, опустив глаза долу. Всякие игры, охота и занятия спортом были запрещены, а между тем становилось теплее, вокруг вовсю цвела чудесная английская весна, а холмы и долины были полны дичи. Но король был безутешен. Его двенадцатилетний брак с Анной Невилл принес им только одно дитя, и теперь король потерял его. Казалось весьма маловероятным, что эти супруги сумеют произвести на свет еще одного ребенка, а даже если и сумеют, то младенцу в колыбели вряд ли можно снова гарантировать титул принца Уэльского — особенно в той дикой, точнее, дикарской Англии, в которую мы, Йорки, превратили эту страну. Ричард, как никто, понимал, что наследник должен успеть подрасти и стать достаточно сильным, ведь ему придется бороться за свои права и защищать собственную жизнь, если он хочет стать королем Англии.