Пискнув, она рванулась, пальцы Славы соскользнули, зацепили тонкое платье, треснула ткань, нож мелькнул в воздухе… и воткнулся в стену.
Оксанка, оставив ему клок сарафана, бросилась в комнату.
— Стой! — взревел Слава.- Стой! Куда?
«Не уйдет! — шепнул дьявол.- Она твоя! Я отдал ее тебе!»
Слава влетел в комнату, увидел девочку, увидел, как мелькнули ее загорелые ноги, когда она вскочила на подоконник.
— Ах ты дрянь! — заорал он, услышал хруст росших под окном жасминных кустов, ринулся вперед, одним махом перелетел через окно и приземлился на траву.
Оксанка с визгом мчалась прочь — только пятки мелькали. Ничего не видя, кроме этих пяток и яркого пятна сарафана, Слава огромными прыжками несся за ней. Даже со сломанной ключицей он бегал намного быстрее…
— Стой! — закричал кто-то. Слава не услышал. Он уже почти догнал ее, споткнулся, потеряв несколько метров, наддал…
— Стой, сказано! — Кто-то схватил его за гипсовую повязку.
Слава, не глядя, пырнул ножом, почувствовал, как нож воткнулся во что-то упругое… В голове вспыхнуло, и мир угас.
— Ну ни хрена себе! — Омоновец яростно пнул бесчувственное тело.- Отморозок хренов!
Его напарник подобрал согнувшийся от удара нож.
— Говно сталюга,- сказал он со знанием дела.
— Говно-то говно, а без броника пропорол бы за милую душу! — резонно отметил первый.
Слава ничком лежал на земле. Из рассеченной головы сочилась кровь. Перепуганная десятилетняя девочка в разорванном платье дрожала и всхлипывала в объятьях незнакомой пожилой женщины. Вокруг постепенно собиралась толпа.
— Маньяк,- уверенно сказал кто-то.
— Давай, вызывай наряд,- сказал первый омоновец, недовольно оглядевшись. Не будь вокруг народа, он бы вломил этому психу так, что мало не показалось бы. Едва на пику не посадил, козел! Ладно, еще успеется.
— Эй, погодите! — пропыхтела, выбираясь вперед, старуха с накрашенными губами.- Товарищ милиционер! Я его знаю! Я Караскина Глафира Захаровна. Мне ваш офицер еще задание дал — за ним следить! Он на наркомафию работает!
— Кто? Офицер? — равнодушно спросил омоновец. После трех лет службы он уже ничему не удивлялся.
— Почему офицер? — удивилась старуха.- Этот! Плятковский! А офицер мне номер оставил. Звонить.- Старуха показала клочок бумаги.
Второй омоновец поглядел.
— А, наш номер! — проговорил он.- Точно наш. А этот — вроде прокурорский… Слышь, Клим, а мы с тобой, выходит, жирную птичку словили. Может, позвонить?
— Ловят триппер,- буркнул Клим.- Я этой птичке крылышки-то пообломаю,- пообещал он вполголоса.- Дай только в машину закинуть…
Логутенков узнал о задержании Плятковского только через шесть часов. А сам Плятковский, доставленный в отделение в бессознательном состоянии после оказания ему первой помощи в дежурной больнице, четыре часа провалялся на полу в «обезьяннике», ожидая, пока за ним приедут из следственного изолятора. Однако прибывшая за Плятковским машина отвезла его не в изолятор, а в специальную «нервную» клинику на Васильевском острове. На психиатрическое освидетельствование. Озадаченный Логутенков узнал, кто выписал направление на психиатрическую экспертизу, позвонил коллеге домой и поинтересовался: какого дьявола тот лезет в чужое дело?
— Твое, что ли? — удивился коллега.- А я откуда знал? Между прочим, меня твой друг попросил, Величко.
Величко, заместитель районного прокурора, действительно был другом Логутенкова. Но связаться с ним Логутенкову не удалось. Величко уехал на выходные из города, причем отключил мобильный телефон. Была у него такая привычка.
Логутенков не успокоился и позвонил в клинику, где ему сообщили, что побеседовать с больным Плятковским следователю нельзя, так как последний в очень тяжелом состоянии.
— Мальчик сильно избит! — довольно агрессивно заявил дежурный врач.
— Мальчик сильно избит! — довольно агрессивно заявил дежурный врач.- Ваша работа?
Логутенков бросил трубку.
В происходящем без труда прослеживалось вмешательство чьей-то волосатой лапы. И как назло — вечер пятницы. Озадачить Онищенко? Черт! Онищенко же отстранен от работы! Подумав, Логутенков сделал единственное, что мог сделать: позвонил «убойщику» Филькину. И с удивлением узнал, что старший лейтенант находится в реанимационном отделении госпиталя ГУВД на Северном проспекте, и состояние больного оценивается как крайне тяжелое.
Глава двадцатая
Кассета кончилась, и сразу же, неожиданно, вспыхнул свет. Юра вздрогнул.
— Понравилось кино?
Это был не хозяин квартиры, другой. Круглолицый толстяк с короткой стрижкой. Черная рубаха, светлая цепь на жирной груди, широкая добродушная улыбка.
Юра молчал.
Толстяк потрепал по холке ротвейлера, уселся в кресло, развернулся к Юре.
— Так понравилось кино?
— Нет! — отрезал Матвеев.
— Наверное, ты думаешь, что так делать нельзя, да? — участливо спросил толстяк.
— Да, нельзя! — с вызовом произнес Юра.
Ротвейлер зарычал, толстяк шлепнул его по морде.
— Можно, Юра. Можно все, что ты можешь. А если не можешь, то нельзя. А теперь скажи: можешь ли ты бороться с Николаем?
— Он — псих!
Толстяк засмеялся.
— А я? — поинтересовался он.- А этот господин? — кивок на возникшего в дверях хозяина.
Юра молчал.