Вновь царственно-непроницаемый и высокомерно-величавый, среброгривый милорд проявлял обо мне самую живейшую заботу. Хотя, насколько я знал подобных ему, должен был задрать свой нос выше макушки и являть собой некое материальное воплощение идеи, должной показать убогим смердам их ничтожество и малость. Однако светский лев, «супердедушка Джимми» дважды поворачивался в мою сторону и, опуская на несколько мгновений свою холодно-аристократическую маску, живо интересовался, отчего я выгляжу таким мрачным. От этих расспросов я мрачнел ещё больше, однако уверял милорда, что тот ошибается, что я, дескать, преисполнен торжественности, проникшись значительностью церемонии, и потому, возможно, выгляжу несколько… э-э, насупленно.
Однажды он сказал нечто, заставившее меня недоумевать: «Сэр Лазеровиц, я сожалею, вам не суждено быть вместе. Ваши судьбы больше никогда не пересекутся. Я сожалею.»
И только через некоторое время я понял, что милорд подразумевал Поющую Жрицу. В чём-то он, наверное, был прав. Но отнюдь не на все сто. Ойя являлась лишь частью проблемы.
Смыслоопределяющим стержнем проблемы был Я.
Когда вийтусы умолкли, Поющая Жрица поднялась с коленей и ступила к трону. Серебристая дорожка, являвшая собой стилизованное воплощение лезвия Меча, вздрогнула по всей своей длине, по ней прокатилась мельчайшая зыбь. Затем «лезвие» заблистало, невыносимо ярко.
Жрица, дабы слышно её было во всём огромном коронационном зале, громко, с необычайной торжественностью, голосом, от которого души охватывал мистический трепет, произнесла:
— От имени и по воле Магического Света Роальдов и Светлой Магии Человеков наделяю тебя, Винсент ПЕРВЫЙ Ронгайя Сэмпстон Стюарт, Мечом Экскалибур. И, дабы удостоверить это, повязываю пояс сего Меча вокруг твоей талии.
В руках Жрицы неожиданно возникли сияющие золотом ножны великолепной работы. Она чуть приобнажила меч, названный ею Экскалибуром, и потребовала, чтобы Винсент протянул ей правую ладонь.
Он сделал это и Жрица обнажённой частью ослепительно сверкающего лезвия коснулась его пальцев, и на серебристо-пламенеющий ковёр упало несколько капель крови будущего короля.
Крови одинакового цвета, как для бывших аборигенов, так и для бывших оккупантов…
— Да хранит Великий Меч Экскалибур кровь Стюартов!
Лишь по произнесению этой фразы Поющей Жрицей король считался взошедшим на престол. Столпившиеся вокруг серебристой дорожки, изображавшей клинок, дворяне принялись бурно выражать свою радость, выкрикивая льстивые здравицы в адрес нового короля.
Ойя продолжала:
— И как велит традиция, я обязана предречь, кто вступит на престол после тебя, сэр Винсент Первый Ронгайя Сэмпстон Стюарт. На смену тебе придёт ещё один роче. Мой сын. Дитя Роа Жрицы, некогда бывшей знаменем Революции, и Человека Ашлузга, явившегося символом Реставрации. Плод примирения, коему суждено соединиться нерасторжимыми узами любви с твоей пока ещё не рождённой дочерью. Он же — брат своей сестры-близнеца. Той, что будет следующей после меня Поющей Жрицей. Рождённой, дабы всегда была Та, Что Грезит.
Благоговейная тишина, воцарившаяся в зале после произнесения пророчества о грядущем рождении царственных близнецов, показалась мне осязаемой. Только тронь — и возникнет шелковистое ощущение струящегося меж пальцами времени, вечно древнего и не менее вечно молодого…
— Сэр Джеймс, вы не могли бы после того, как закончится церемония, предложить мне что-нибудь выпить?
Я, возможно, не должен был говорить это именно Джеймсу Стюарту, и именно в тот момент, когда его сын вступал на царствие, а мои нерождённые ещё сын и дочь провозглашались наследниками верховной власти.
Только тронь — и возникнет шелковистое ощущение струящегося меж пальцами времени, вечно древнего и не менее вечно молодого…
— Сэр Джеймс, вы не могли бы после того, как закончится церемония, предложить мне что-нибудь выпить?
Я, возможно, не должен был говорить это именно Джеймсу Стюарту, и именно в тот момент, когда его сын вступал на царствие, а мои нерождённые ещё сын и дочь провозглашались наследниками верховной власти. Но милорд, к сожалению, явился единственным, кого я знал достаточно близко, из всех существ, столпившихся вокруг королевского трона и замерших в благоговении.
Он очнулся, вышел из транса, вновь сочувственно посмотрел в мою сторону и, пренебрегая торжественностью момента, произнёс:
— Как насчёт неразбавленного шотландского виски, сэр Эндрю?
* * *
Возвращение на «ПП» было почти столь же тягостным для меня. Оно проходило отнюдь не при посредничестве пресловутого камушка. Много банальней. Вероятно, это было связано с тем, что я вовсе не желал возвращаться.
По сути, я вообще не имел никаких желаний с момента «…а поутру они проснулись». То есть с утра, наступившего после умопомрачительной ночи в королевской спальне. Если позволить себе легкомысленный каламбур, я не желал чего-либо желать.
Хотелось одного — бессмысленно существовать, уподобясь неразумному растению, не всегда даже осознавая, жив, либо уже нет. А без истинного желания, как известно, Свет никак не проявляет себя в носителе, не обладающем магическими знаниями…