Исполнив свой долг, монах, коего тот факт, что сии богонравные действия практически ничего не изменили, не поверг в уныние, с деланным достоинством удалился обратно на корму подкрепить свои силы хлебом насущным.
Торин с Видгниром и Сигню переглядывались, но ни слова неодобрения не высказали. Конунг, кстати, запретил всем посвящённым хоть слово лишнее кому обронить о странном видении, посетившем отца Целестина.
Когда солнце поднялось совсем высоко и начало изрядно пригревать, монах, за переживаниями позабывший обо всём на свете, вдруг хлопнул себя по лбу:
— Ах я дурак старый! Что же я про Гунтера?то запамятовал… Сигню, Сигню, поди сюда!
— Я?то не забыла, — сказала Сигню, строго посмотрев на отца Целестина. — И поесть ему уже отнесла и… ну, в общем, рану ему заново завязала чистым.
— Чего? — вытаращился святой отец. — Он же… он же не одет! Что, меня не позвать было? Экое нецеломудрие, порицания достойное, а? А ну?ка читай тридцать раз «Ave Maria» и десять раз «Pater»!
Наложив на духовную дочь сию епитимью, которую она приняла, как и полагается, со смирением, разбушевавшийся монах, потрясая замусоленным перстом, отправился к Гунтеру. Сигню только глазами его проводила, заключив, что приступ религиозного рвения сегодня что?то на редкость силён. Этак если каждую ночь ему Один являться будет, всё, упаси Господь, помешательством кончится.
— Как тебя перевязали? — язвительным голосом осведомился отец Целестин у Гунтера, возлежавшего на прежнем месте в позе римского патриция. Вокруг валялись птичьи косточки — на еду для германца Сигню не поскупилась.
— Особой надобности в том не было, но скажу, что руки у девицы той куда как ласковей твоих будут. Ты же так вчера затянул, что я думал, за ночь нога отсохнет, да и ещё кое?что в придачу.
— У тебя отсохнет! — Но тут лекарь поборол в святом отце священника, и он заставил себя не пререкаться попусту с дикарём. Не слушая возмущённой ругани Гунтера, монах содрал повязку, дабы осмотреть рану. Не такая уж она и глубокая, как вчера показалось.
— Встать можешь?
— Наверно, может… — последовал ответ, — если оставишь меня в покое и не будешь больше лезть со своими тряпками.
Отец Целестин только сплюнул.
— Ну знаешь ли…
— А ну, покажите?ка мне его, — громыхнул за спиной монаха густой бас.
Обернувшись, он увидел Эрика, разглядывавшего Гунтера со странным интересом.
— Скажи?ка, парень, у тебя зубы все на месте? А то и не продать тебя будет, беззубого?то. — Эрик нагнулся и схватил своей ручищей германца за подбородок, пытаясь заглянуть ему в рот. Ответ был получен немедленно — быстрое движение руки, и Эрик покатился по настилу, а его островерхий шлем, сорвавшись с головы, вылетел за борт.
— Да я тебя, тварь такую… — заревел норманн, хватаясь за топор, но монах решительно загородил ему дорогу:
— Уймись! Чего ты хочешь?
— А того!! — брызгая слюной и размазывая по усам кровь, хлынувшую из носа, заорал дружинник.
— Взял его я, и теперь он по закону мой раб, и сделать я с этим сыном Хель могу что пожелаю! Хочу — продам, а хочу — сейчас на корм рыбам выкину!
Отец Целестин хотел было попытаться как?нибудь утихомирить разъярённого Эрика и не доводить дело до серьёзной ссоры, но тут Гунтер поднялся на ноги и бросил в лицо норманну такие слова, что у Эрика волосы дыбом встали и едва косица на бороде не расплелась.
— Дай?ка мне меч, что ли? — совершенно деревянным голосом сказал Гунтер монаху, пока Эрик приходил в себя.
— Место им дайте! — орали дружинники, бывшие свидетелями этой сцены. — Пусть поединком решают!
Монах умоляюще посмотрел на подошедшего Торина, но тот только руками развёл.
— Побьёт он Эрика — будет свободным и в дружину возьму. А нет так нет, — провозгласил конунг. — Меч ему!
— Ты бы хоть э?э?э… оделся, а? — шепнул монах на ухо Гунтеру, но тот только отмахнулся: «Да наплевать!» Поймав правой рукой брошенный клинок, левой он развязал мешочек, висевший на шее, и что?то положил в рот. Целестин торопливо слез с палубы вниз и присоединился к вопящим и улюлюкающим зрителям.
Пара сошлась явно неравная: Эрик, пусть и без шлема, но в кольчуге и со щитом, был вдобавок куда выше ростом и шире в плечах германца, но тот единственно выигрывал в подвижности.
«Будем надеяться, что рана его не подведёт, — подумал отец Целестин. — Да куда ему против такого?то здоровяка? Ой, не жить ему, верно не жить!»
Топор Эрика со свистом рассёк воздух в том месте, где мгновение назад стоял Гунтер, но вонзился в палубные доски, а сам Эрик получил весьма чувствительный пинок в правый бок. Выдернув лезвие, норманн с угрожающим рыком повернулся, закрылся щитом, как дверью, и, сделав обманное движение топором, попытался пихнуть германца щитом к самому борту, а потом либо прибить, либо сбросить в воду. Похоже, что он не ждал от сравнительно невысокого и ещё достаточно слабого противника эдакой прыти. Что случилось с Гунтером, никто так и не понял: он вертелся вокруг Эрика волчком, не давая тому передохнуть, — казалось, что борются полусонный медведь и взбесившийся заяц. Пару раз Эрику достались крепкие удары по кольчуге, и наконец случилось вообще нечто невообразимое: Гунтер выбил из рук дружинника топор быстрым замысловатым финтом, вцепился зубами в верхний край щита, издавая какое?то утробное ворчание, резко дёрнул головой, вырвал щит из рук соперника, затем, пнув его здоровой ногой в окольчуженную грудь, сбил с ног и, в довершение ко всему, нанёс мечом удар в место, мало опасное для жизни, но весьма и весьма обидное.