Видгнир исподлобья оглядел германца, потом показал ему кулак и спрыгнул вниз, к остальным. Сигню на всякий случай отодвинулась подальше от нахала, но потом христианский долг превозмог обиду, и она сунул в руку Гунтеру вновь наполненную кружку, единственно позабыв бросить в неё мёд.
— Бычья моча, — сообщил Гунтер, отпив.
Сигню едва не расплакалась.
— А ну заткнись! — рявкнул отец Целестин, видя, как задрожали губы у возлюбленной духовной дщери. Если хама немедля не поставить на место, то потом на шею сядет!
— Сам заткнись, боров! — не меняя спокойной интонации, посоветовал германец и добавил несколько слов на своём языке, да таких, что понимавший германские наречия монах покраснел до корней волос. «Да, будет с ним хлопот. Никакого воспитания. Отвратительный тип».
Отец Целестин, призвав всё своё смирение и терпимость, всё же сдержался и не отвесил Гунтеру заслуженную оплеуху. Выглядел этот варвар изрядным здоровяком — ни капли лишнего жира, сплошные жилистые мышцы. Такой ещё и ответить может, хоть и ослаб да вымотан.
— Ладно, давай поговорим спокойно. Кто ты и что с тобой случилось?
— А ты кто? Где я сейчас?
— Мое имя Целестин, и я… гм… монах ордена святого Бенедикта. Ныне же сопровождаю конунга Вадхейма Торина в походе к землям исландским. Ты на корабле конунга.
В течение довольно продолжительной беседы монах успел сменить своё отношение к Гунтеру с отрицательного до спокойного, а затем и благожелательного. Пускай тот периодически вставлял в свою речь выражения, которые могли бы привести в смущение самого закоснелого пьяницу викинга, но, однако, был наделён яркой индивидуальностью и своеобразным чувством юмора. Выяснилось, что Гунтер уже три года плавал в дружине шведского ярла Хигелака. Восемь дней назад, на пути к берегам Бургундии, их застиг шторм и отнёс к северу, разметав дракары ярла. Ладья, на которой находился Гунтер, уцелела, однако на другой день после шторма случилась новая напасть — на повреждённый дракар налетели три датских корабля. Команду Хигелака перебили, а дракар подожгли. Раненный в ногу Гунтер и ещё один дружинник уцелели — их не добили, как это обычно водится. Просто даны не обратили внимания на прикинувшихся мёртвыми людей. Когда корабль начал гореть, чудом выжившие Гунтер с товарищем кое?как выломали топором несколько досок из палубного настила и, невесть на что надеясь, перебрались на плот с охваченной пламенем ладьи. Им повезло снова, и со стоявших неподалёку разбойничьих судов (а ваше что, не разбойничье было? — подумал монах) опять ничего не углядели.
Потом почти семь дней в море. Хорошо, хоть дожди иногда шли, а то погибли бы без воды! Спутник Гунтера вчерашним днём умер от холода, а сам германец уж хотел зарезаться, да, похоже, сознание потерял… И вот боги, ответив на мольбу о помощи, её послали.
«Ага, говорит про богов, — В отце Целестине проснулся профессионал?теолог. — Значит, язычник. Так, так».
— А родом ты откуда?
Гунтер оправдал подозрения монаха. Из рассказа германца выяснилось, что появился на свет он в бескрайней чаще Тевтобургского леса, в бурге, принадлежавшем его роду. Древнее поселение стояло в землях, названных Гунтером Везербергландом, недалеко от места, где русло реки Везер резко сворачивает к северу, огибая поднимающиеся на правом её берегу покрытые дремучими лесами взгорья. Род Гунтера жил в тех местах очень и очень давно, почти не имея связи с внешним миром. Задав несколько наводящих вопросов, отец Целестин понял, что культура да просвещение, кои несла язычникам Святая Мать?Церковь, начали добираться до тевтобургских чащ совсем недавно. Несколько лет назад Гунтеров бург отказался платить дань королю германскому Людовику Благочестивому, сыну императора Карла, и кёниг да старейшины изгнали христианского проповедника, покусившегося на языческих идолов. Возмездие не заставило себя ждать — бург пожгли, родовичей перебили, используя все утончённые католические жестокости, применяемые к не желающим уверовать в Бога Единого язычникам. Братья и отец Гунтера погибли в битве, а дом с оставшимися родичами попросту спалили, не давая никому выскочить из огня. То, что посёлок брали вовсе не воины короля, а наёмники — фризы и норманны, — которые сами являлись идолопоклонниками, ничуть не смутило ни королевских маркграфов, ни епископа Кёльнского, руководившего карательной акцией и благословившего мечи убийц.
«Хвалишься законом, а преступлением закона бесчестишь Бога?»* [Римлянам, 2, 23] — вспомнил отец Целестин слова апостола Павла и покраснел, устыдившись. Однажды монах слышал речи Патриарха Константинопольского и согласился с тем, что, по словам предстоятеля Восточной Церкви, «слуги Божии не есть сам Господь». Поговорить бы с этим «епископом Кёльнским» по душам… Но отчего, скажите, разрушения и непотребства, чинимые варварами и язычниками в христианских землях да городах, воспринимаются с гневом и ужасом, а такие же зверства со стороны жаждущего новых земель и богатств епископата кажутся само собой разумеющимися? И небось дураком да невеждой показал себя миссионер, пришедший проповедовать веру в Единого в германские леса!