Отец Целестин, покряхтев, приподнялся, подвинул кресло поближе к огню, вытянул ноги и, расправив роскошное песцовое покрывало, коему позавидовал бы сам святейший Папа Римский, налил себе ещё вина и снова плюхнулся на сиденье. Дерево протестующе заскрипело, ибо не всякая лавка, стул или кресло могли выдержать громоздкие телеса святого отца. Монах хихикнул и отхлебнул терпкого мускатного напитка. Конунг Торин как?то заметил, что во всём Вадхейме (Иисусе! — «Во всём Вадхейме!» — он почитает эту деревню за центр Вселенной; эх, не бывал Торин в Риме…), так вот, во всём Вадхейме не сыскать мужчины, имеющего хоть половину толщины отца Целестина. Так пусть же он один толстеет за всех дружинников Вадхейма, вместе взятых! А потом ещё добавил, что ежели случится нужда потопить вражеский корабль — данов там каких?нибудь или саксов, — то самый верный к тому путь — сбросить им на палубу отца Целестина. Вмиг потонут. Разговор был в доме конунга, и все сидевшие за столом расхохотались. Монах же бровью не повёл, только взял с золочёного (итальянской, между прочим, работы) блюда кусок жирной оленины да челюстями заработал. Пускай себе смеются! Что бы вы без меня делали, олухи? А дородность суть свидетельство здоровья.
«Да, вот что бы они без меня делали?» — Отец Целестин поднял глаза к бревенчатому потолку, словно испрашивая у Господа милости простить его верному рабу грех гордыни. Как?никак, Торин обязан мирному монаху жизнью. И отец Целестин, вздохнув, снова вспомнил малоприятные события, положившие начало его скандинавской одиссее. Случилась эта неприятность десять лет назад, и тогда монах был уверен, что Господь жестоко покарал его за бесчисленные грехи, из коих главнейшим было чревоугодие.
Надобно заметить, что биография отца Целестина была весьма и весьма примечательна. Родился он на исходе восьмого века, в Италии. Кто были отец его и мать, так и осталось неизвестным, ибо ком грязного тряпья, в которое был закутан орущий благим матом новорождённый, был оставлен на пороге монастыря святого Элеутерия, что к северу от Рима, по старой дороге к озеру Браччано. Благодарение Деве Марии, отец Либерий, настоятель сей святой обители, приютил покинутое дитя и даже сам выкормил козьим молоком. А в монастырской хронике появилась запись: «В лето 799 по рождению Спасителя подброшенный младенец крещён во имя Отца и Сына и Святого Духа и наречён именем Целестин. С благословения отца настоятеля оный Целестин принят монастырской братией на воспитание».
Впрочем, наречённое одним из имен святых Пап дитя пока и знать не желало ни о каком «воспитании» по причине слишком уж юного возраста и только нарушало благочестивую тишину обители требовательными воплями, когда из?за какой?то там ерундовой мессы или обедни его не могли вовремя покормить.
Шли годы, ребёнок взрослел. Когда молодой воспитанник начал хоть немного соображать, отец настоятель стал претворять в жизнь свой план обучения, и, следует сказать, ученик более чем оправдал чаяния своих наставников. В те времена в Европе ещё чтили традиции чудесного византийского искусства, и вот молодой клирик уже может писать лики святых, вырезать по дереву, слагать канцоны и псалмы на греческом и латинском. Монахи научили его языкам почти всех известных народов, а отец Павел, преискуснейший в науке исцеления, разъяснил Целестину действие многих и многих трав, возвращающих жизнь и здоровье в немощное тело. Словом, к семнадцати годам сей клирик?бенедиктинец стал человеком очень и очень образованным.
Строгое религиозное воспитание и полная оторванность от окружающего мира тоже сделали своё дело. Когда аббат Либерий предложил выбор: уйти в мир либо принять постриг, Целестин не медля согласился на последнее. Страшный и незнакомый, наполненный войнами, убийствами и грехами мир за стенами монастыря пугал его. Юный послушник постригся в монахи в лето 817 от Рождества Христова. Последующие шесть лет он продолжал постигать тайны искусства и целительства, а одно из вырезанных им из сосны распятий украсило даже покои святейшего Папы в Ватикане, что, впрочем, и послужило отчасти началом неисчислимых бедствий, свалившихся на молодого монаха в дальнейшем.
Случилось же вот что: миссионерский набор, проводившийся по монастырям, коснулся и обители св. Элеутерия. Отец настоятель взял да и отрекомендовал папскому легату брата Целестина как смиреннейшего и благочестивейшего из братьев, и этот самый легат (вспомнив заодно и красивое распятие во дворце Папы да имя резчика) забрал молодого монаха из обители в Рим. Оттуда отец Целестин и ещё с десяток святых отцов отправились обращать в христианство язычников и бороться с несторианскими ересями в восточные страны. Сидя возле борта идущей на юг по Средиземному морю галеры и пытаясь успокоить разбушевавшийся не хуже штормового моря желудок, монах и не предполагал, что в его жизни наступила эпоха беспрерывных странствий. Отец Целестин, без сомнения, знал, что это путешествие может закончиться тем, что черномазый язычник вспорет ему живот (тогда ещё не столь солидный), однако же надежда вновь увидеть стены родной обители помогала преодолеть мрачные мысли, — «In manus tuo, Domini!»*. [В руки твои, Господи! (лат.).]