— Давайте побыстрее двигаться, а? — прохрипел отец Целестин, с трудом отрываясь от серовато?бурой завесы. Мысли о том, что однажды придётся снова столкнуться с Тьмой, как тогда, на перевале, лицом к лицу, его не покидали. И кроме того, монах подозревал, что в этой встрече не поможет ни Око Амона?Ра, ни Нидхёгг, чтоб ему пусто было, ни кто другой, кроме Всевышнего…
Дабы отвлечься от неприятных мыслей, монах, вспомнивший недавние слова Видгнира, обернулся к нему:
— Видгнир, ты говорил, что со змеем из долины встречался давеча. Ну?ка поясни…
— Ты знаешь, показалось мне, будто змей тот суть одно целое со старым дубом, который мы с Гунтером за озером видели, — чуть подумав, сказал Видгнир.
— Помнишь, я говорил, что дерево вмещает в себе некое божество? Я, конечно, наверняка не скажу, но и от дуба, и от змея Сила исходила совершенно одинаковая. Будто дух дерева принял на время другую форму. Новое воплощение, что ли.
— Фантазия тогда у духа того ущербная! — вставил Гунтер. — Это ж додуматься надо — такое тело себе смастерить! Жуть берёт, когда увидишь!
— Меня вот тоже при виде тебя жуть берёт, — проворчал Видгнир. — Надо полагать, что Создатель был пьян безмерно, тебя лепив.
— Так, наверное, и было, — легко согласился Гунтер. — Однако, всё одно, мне чучело бараноголовое не по нраву пришлось…
Сигню, вполуха слушавшая разговор, обернулась, смерив германца взглядом, в котором смешалось удивление с лёгким презрением.
— Змей тот добрый был! — отчеканила она. — Ты бы, дурья башка, Синира вылечил, что ли?
Кот и на самом деле снова стал спокойным и ласковым после встречи с хозяином круглого дола. Уже на дневном привале стало ясно, что обуявшая его злоба исчезла бесследно. Даже Торин позволил Синиру забраться к себе на колени, забыв о том, как три дня назад едва не прибил его, когда кот ни с того ни с сего вцепился зубами в ладонь, разорвав кожу едва не до кости. Ну а кроме того, следы ожогов, оставленные щупальцами Мрака, исчезли. Видать, и впрямь змей с бараньей головой не являлся духом враждебным.
Под померкшим солнцем пошли дальше, к проходу меж Красным Кряжем и Небесными Горами. День пути приблизил цель ещё на несколько лиг. Ближе к вечеру отряд оказался подле последнего гребня возвышенности, соединявшей Химинбьёрг с валом Красных Гор, которые нерукотворной стеной преграждали путь из южных степей на север, к Лесу Идалир и землям, где обитали люди. Ныне отряду предстояло миновать вершины холмов, кои являлись последними отрогами гор карликов?двергов, и выйти на равнину, по которой до подножия Имирбьёрга можно было добраться конным ходом за считанные дни.
Имирбьёрг… Где?то на его вершине мерцали грани вырубленного двергами в теле горы замка, и одна из его зал скрывала в своём сумраке древнее сокровище. Отец Целестин часто думал о том, что столь волшебным и чудесным вещам нет места в его мире. Трудхейм принадлежал давно канувшей в прошлое эпохе, когда Сила волшбы, наверное, казалась людям обыденной и само собой разумеющейся вещью. Но сейчас чудеса покинули Мидгард или же остались игрушкой в руках духов, которые пока что обитали в стенах Мира Изначального. Смертным теперь играть с Силой опасно…
Да, может быть, с исчезновением Силы, которой мог бы распоряжаться почти каждый из живущих, мир стал более скучным и серым, но если так случилось, то что уж сетовать? Прошедшего не вернёшь. Так зачем тащить в мир, где эра богов и божков сменяется медленно, но неумолимо эрой новой, в которой нет и не будет места ничему, кроме владычества свободной воли и свободного разума людей, вещь, которая напитана Мощью древности? «Это почти то же самое, что кушать сырое мясо подобно дикарям, вместо того чтобы поджарить его. Неудачное, конечно, сравнение, но ведь так оно и есть… — думал монах. — Я прекрасно понимаю богов Асгарда — им не хочется умирать. Но ведь у них есть выход, точнее, выбор. Остаться в мире, где Сила покинет их, или уйти сюда, в Междумирье, сохранив её. Да, пророчества Давида и Асафа, изложенные в Святом Писании, сбываются, как, впрочем, и всё, написанное в Вечной Книге…»
Не столь давно на одном из привалов отец Целестин пролистал псалтырь, лежавший вместе с Евангелиями в его мешке, и наткнулся на один из псалмов, на который ранее не обращал внимания, считая, что сей текст мало его касается. Теперь же всё происходящее получило для него лишнее подтверждение из источника, которому монах доверял безгранично на протяжении всей своей жизни. Восемьдесят первый псалом начинался словами: «Бог встал в сонме богов; среди богов произнёс суд».
Восемьдесят первый псалом начинался словами: «Бог встал в сонме богов; среди богов произнёс суд». Отец Целестин, прочтя эту фразу, едва не поперхнулся. Значит, и Библия признаёт существование тех, кого смертные именуют богами. Вот оно, лишнее свидетельство того, что существование духов Олимпа, Асгарда, пантеона кельтов или индусов не вымышлено, что встречи с Одином или Тором не являются наваждением больного рассудка либо же сном! Доказательство того, что мифы народов языческих имеют под собой не менее твёрдую почву, чем Вера Истинная! И чем дальше вчитывался отец Целестин в начертанные греческими буквицами стихи псалма, тем более убеждался, что всё случившееся с ним, начиная с минувшего Рождества, укладывается в описанную Асафом картину. Всё правда!
«Доколе будете вы судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым? — так вёл Всесущий речи, обращённые к богам. — Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость. Избавляйте бедного и нищего, исторгайте его из руки нечестивых».