Знаете, какое прозвище дал Вене адмирал Бибирев? «Цезарь Борджиа». В устах руководителя самых значимых имперских спецслужб это звучит внушительно, поскольку уж кто-кто, а адмирал знает, с кем имеет дело, — он бы не стал держать в начальниках департамента биологической безопасности своей Конторы человека несерьезного! Доктор очень умен, невероятно хитер и, что самое главное, абсолютно предан общему делу. Насколько я знаю, Веня побывал во многих серьезнейших переделках, причем невзирая на свой сомнительный имидж Гильгоф всегда выходил победителем. Всегда.
— …По большому счету, в моей особе нет абсолютно ничего примечательного, — старательно прибеднялся доктор, когда мы сидели в салоне «Франца», потягивая коньячок. Остальные давно ушли спать, только мы, два полуночника, никак не могли угомониться. — Самый обыкновенный хомо сапиенс вульгарис, если угодно. Капитан, разве вам никогда не говорили, что ордена, звания и регалии отнюдь не красят человека? Вспомните хоть маршала Германа Геринга, бездарно просравшего, я извиняюсь, воздушную войну против авиации англо-американцев, которые методично и целенаправленно сносили с лица земли города Германии в последние годы Второй мировой… Парня не интересовало ничего, кроме усиления собственного влияния, новых чинов, побрякушек и ворованных произведений искусства. Человек с менталитетом за-жравшегося помещика не должен заниматься серьезным делом, а особенно — войной. Вспомните, что у немцев тогда были уникальнейшие разработки в области авиации, они первыми поставили на конвейер реактивные самолеты «Ме-262», которые были способны защитить страну от массовых бомбежек и таких ужасов, которые пережило — вернее, не пережило! — население Киля, Гамбурга или Дрездена. И что же? Благодаря недееспособности руководства самая передовая авиация мира просто перестала существовать. Прямо удивительно, как Третий Рейх сумел продержаться на исторической сцене целых двенадцать лет, — Гитлер держал вокруг себя редкостных тупиц!
— На наше счастье, — отозвался я.
— В целом вы правы. Ордена и звания еще ничего не решают, главное — чтобы человек, их носящий, был на своем месте. И умел работать.
— Примеров того, когда человек «не на месте», можно привести сотни, — продолжил доктор. — Да что там сотни — миллионы! Может быть, я являюсь гениальным шахматистом, всю жизнь мечтал переставлять фигурки по доске и выигрывать мировые чемпионаты, ан нет — приходится корпеть над микроскопом в скучной лаборатории…
— Это вы про себя?
— Нет, конечно. Чисто умозрительный пример. Вот скажите, вам нравится служить в армии?
— Нравится. По-другому и быть не может! Если бы служба тяготила, я бы мигом подал рапорт — какая польза от нелюбимой работы?
— И чем бы занялись?
— Понятия не имею. Просто я ничего другого не умею делать…
— Значит, вам всегда нравилась служба?
— Ну… Был период, когда я ощущал себя довольно неуютно. Впрочем, это дело прошлое.
— Разумеется, я читал в вашем личном деле некоторые любопытные заметки, — согласно кивнул Гильгоф. — Не ошибусь, если скажу, что неприятные воспоминания связаны с объектом «Обухово-IV»? Расскажите, а? В досье не приводилось никаких подробностей, а мне интересно…
— Нашли чем интересоваться, — недовольно проворчал я. — Кроме того, существует такая вещь, как подписка о неразглашении. Мне в самом прямом смысле голову оторвут…
— Кто? — изумился Гильгоф. — Ваше бывшее начальство? Руки коротки! Кто они и кто теперь вы? Капитана… Точнее штаб-офицера Казакова теперь охраняют авторитет и влияние господина Бибирева, а это знаете ли сила! Впрочем, если не хотите…
— Ладно, ладно, уговорили, — я сам не знаю, почему согласился вспомнить малоприятные приключения почти пятилетней давности. — Но если меня прищучат, сдам вас, Веня, с потрохами.
— Сдавайте, — легко согласился Гильгоф. — Лагерная пыль, лесоповал, гоп-стоп, мы подошли из-за угла… Романтика!
— В гробу я видел такую романтику! — поморщился я. — И с чего начинать?
— С самого начала!
— Ох и безрадостное это было начало, скажу я вам, доктор! Помните, откуда начинается охраняемый правительственный квартал в Петербурге? Со стороны Невского проспекта?
— А как же! Южная граница периметра проходит по Малой Конюшенной и Казанской улицам.
— Вот-вот, Казанской. В тот волшебный денек сидел я возле самого Казанского собора на лавочке, дул пиво, смотрел в фонтан и отчетливо понимал, что карьера рухнула, перспектив впереди никаких, пять лет в училище потрачены абсолютно зря и вообще новоиспеченному лейтенанту Казакову будет проще повесить кирпич себе на шею и утопиться в означенном фонтане. Все ж польза обществу.
— Интригующе звучит, — покачал головой Гильгоф. — Еще коньячку?
— Давайте… И апельсин передайте, пожалуйста. Спасибо. Так вот, тогда как раз миновал месяц, как ваш покорнейший слуга окончил питерское команд-ное училище ВКК. И две недели, как меня выпустили с гарнизонной гауптвахты.
— Господи Боже, ужас какой, — усмехнулся доктор. — Да как вы умудрились немедля по выпуску схлопотать срок на губе?
— Молодость, молодость, ты полна ошибок.
.. Слушайте. В общем, вы правы доктор: после безупречных… ну почти безупречных, мелкие шалости не в счет… пяти лет в училище так облажаться — это надо было уметь! За неделю до торжественного выпуска и вручения золотых погон ВКК нас внезапно перевели на казарменное положение, да еще с заступлением в караулы, без увольнительных. Короче, весь набор армейских прелестей. Вроде бы это было связано с очередным конфликтом на границе с Халифатом.
— Кажется, припоминаю, — отозвался Веня. — Волнения в Курдистане, несколько вооруженных отрядов пытались прорваться в Армению, тогда все вооруженные силы были подняты на ноги.