— Премного благодарна! — царевна расплылась в обворожительной улыбке, и Доминик подумал, что семейное счастье — это не такое уж и плохое дело, от одной улыбки уже теплеет на сердце. Но сразу же влил в бочку меда ложку дегтя: некоторые дамы горазды не только очаровательно улыбаться, но и грандиозно скандалить. Царевич уважительно кивнул, но внезапно, в нарушение церемонии, сказал:
— Доминик, между прочим, мы — старые знакомые по птичьей переписке!
Доминик удивленно приподнял брови.
— Мое летучее имя — Хронос! — пояснил Эрнест, — Помнишь?
— Хронос??? — изумился Доминик, — Конечно, помню!!! Но как ты догадался о том, что я — это я, ведь никому из нас не было разрешено писать свое настоящее имя?
— Ты дал себе точный словесный портрет, а у меня отличная память на такие вещи! Ты не сильно изменился за эти годы.
Камердинер кашлянул, напоминая о том, что сейчас не время для посторонних бесед, и Эрнест приглашающе провел рукой, указывая на бесчисленные банкетные столы: мол, проходите, присаживайтесь, мы очень рады.
— Позже договорим, — сказал он, Доминик кивнул. Нежданно-негаданно встретить здесь своего старого друга по почтовой переписке, да еще при таких обстоятельствах — просто невероятно!
Кащей прошелся по рядам и, словно случайно что-то уронив, нагнулся и заглянул под скатерть в одном из мест, где недавно подкинул смеющийся мешочек. Тот лежал на прежнем месте, но вот соседний уже успели прибрать к рукам. Представив, как отреагирует человек, из кармана которого внезапно донесется ехидный заливистый хохот, Кащей догнал царевича и советника, вместе с которыми и уселся поближе к царскому трону. И сделал он это не потому, что хотел быть ближе именно к царю, а потому что в первый ряд рвался уже знакомый по парикмахерской барон.
Нахально застолбив себе занятое кем-то место (владелец ненадолго отлучился, неразумно оставив на стуле свою шляпу с оперением), он приказал проходившему мимо официанту:
— Уберите это! — Официант молча подхватил шляпу и отнес на вешалку. Барон, довольный собой до невозможности, сел за стол и сказал сидевшему недалеко пожилому графу:
— Я никогда ничего не делал сам, потому что это ниже моего призвания! Я родился, чтобы повелевать людьми!
Граф скривился:
— Тебя, что, до сих пор из ложечки кормят, раз тебе ниже призвания ложку в руки взять?
Барон поджал губы и отвернулся:
— Много ты понимаешь в жизни, старый графин! — и удвоенной энергией зачесал голову. Парик держался стойко — насчет этого Кащей был абсолютно спокоен, куда больше его интересовало, кто сядет напротив — от этого зависело, какой реакции стоило ожидать.
Дворцовый оркестр наяривал что-то романтично-залихватское, когда в зал вкатили большую бочку с известной Кащею надписью. Официанты закружили вокруг нее с закрывающимися графинами. Главный повар самолично разлил вино, умудрившись обойтись малым количеством пены и, словно между делом, отставил один графин в сторону. Для себя. Официанты разносили вино по столам.
— Слушай, Доминик, — внезапно спросил Кащей, отрывая царевича от нахлынувших воспоминаний о длительной переписке, начавшейся еще в далекие детские годы, — в вашем царстве не ходило никаких историй и легенд о старом сундуке, который невозможно открыть ни одним ключом, отмычкой, или динамитом?
— А что такое «динамит»? — повернулся к нему Ларриан, до этой поры из почетного далека рассматривавший портреты предков царевны. Множество веселых и грустных лиц чередовали друг друга, и на их фоне особняком смотрелись два царя, которые выглядели настолько устало, что казалось, будто позирование перед художником лишило их последних сил. Еще один выбивающийся из общего ряда царь сидел на троне с мрачной решимостью в глазах. Видимо, был стопроцентно уверен в том, что портрет получится никудышным и можно будет со спокойно спящей совестью отрубить горе-художнику голову. Но, поскольку портрет висел на почетном месте, бояться за жизнь художника уже не стоило.
— Это… — Кащей запнулся, — лучше я потом наглядно продемонстрирую, вы не против?
— Ладно, только не забудь! — Ларриан поглядел в сторону толпы и радостно улыбнулся. — Я на минуту, господа, увидел старых знакомых!
Мимо них прошли изрядно озадаченные происходящим царевич и царевна. Выслушав последнее приветствие и поздравление, они пригласили гостей к столу, а сами направились к трону, поговорить с царем. Кащей прислушался к их тихому разговору:
— С ума сойти, какие гости пошли! — делился своими впечатлениями обескураженный царевич, — Что это на них нашло? Были такие замечательные поздравления, спокойные, без изысков.
Но нет, какому-то идиоту это показалось слишком пресным!!! Давай стихами говорить! Господи, Боже!
— А что, оригинально звучало, — отозвалась не менее обескураженная царевна, — Стихи — это очень романтично! Хотя, согласна: «Я подошел к тебе своей любовью безмятежной окрыленный, Я видом был твоим загадочным плененный» — это графоманство. Зато от чистого сердца. И белый стих у кого-то звучал.
— Это был серый стих, а не белый! — с толикой мрачности договорил Эрнест, — А плясовая — это тоже романтично? Ну, ладно, гопак с речитативом — это внушает уважение, исполнение песни с игрой на ложках — тоже ничего, но зачем устраивать настоящий театр мимики и жеста???!!! Я не профессионал, я не знаю, что они хотят сказать своими телодвижениями, чего издеваться-то???