Я, конечно, знал, что это в высшей степени умная и способная женщина, я почувствовал это буквально с первой нашей встречи. Но даже если бы мне и не довелось познакомиться с ней лично, я мог бы составить о ней такое же мнение уже по тому, что она вполне оправданно считалась лучшей наставницей рабынь в Аре, чего она, естественно, не могла бы добиться без определенных дарований, подкрепленных незаурядным интеллектом, выделявшим её среди всех остальных преподавателей — людей, безусловно, хороших способностей.
— Вам нельзя сюда ходить, — предупредила она. — Так вы на седьмом ходу потеряете Домашний Камень.
Я внимательно изучил положение фигур на доске.
— Да, — наконец с неудовольствием признал я, — ты права.
— Вам лучше подвинуть первого наездника к убару, на клетку один, — посоветовала она.
И снова правда была на её стороне.
— Вам лучше подвинуть первого наездника к убару, на клетку один, — посоветовала она.
И снова правда была на её стороне.
— Но тогда, — продолжала она, — я поставлю своего писца убары к посвященному убара, на клетку три.
Я повертел в руках своего обреченного убара и положил его на нашу импровизированную доску, признавая свое поражение.
Она захлопала от радости в ладоши.
— Может, тебе лучше поиграть на калике? — с тайной надеждой спросил я.
— Ну, Куурус! — воскликнула она.
— Ладно, — ответил я, в очередной раз расставляя фигуры и размышляя над тем, как хорошо было бы переменить род наших занятий и, возможно, заинтересовать её чем-нибудь ещё более подходящим для женщины и не столь сокрушительным для моего чувства мужского достоинства.
— Ты говорила, — напомнил я, — что Хо-Ту часто сюда заходит.
— Да, он очень добрый человек.
— Старший надсмотрщик дома Кернуса — добрый человек? — усомнился я.
— Да, в самом деле, и очень терпеливый.
Мне вспомнился плечистый, часто угрюмый Хо-Ту с неизменным кривым ножом на поясе и шокером.
— Но ведь он добился освобождения благодаря поединкам на ножах, — напомнил я.
— Да, но это было ещё во времена отца Кернуса. А тогда поединки проводились тупыми ножами.
— Но и те поединки, которые я видел, тоже проводились тупыми ножами.
— Это только с тех пор, как в доме появился зверь, — нахмурившись, объяснила она. — Сейчас дерутся тупыми ножами для того, чтобы бросить зверю побежденного живьем.
— А что это за зверь?
— Я не знаю, — ответила она.
Как-то мне довелось услышать его крик, и я был убежден, что это не слин и не ларл. Я так и не смог распознать, кому принадлежит этот чудовищный рев.
— Мне приходилось видеть остатки его пиршества, при этом воспоминании у нее, очевидно, мороз пробежал по коже. — От человека мало что остается. Даже кости, и те перемолоты и из них высосан костный мозг.
— Ему скармливают только побежденных в поединках на ножах? — спросил я.
— Нет, — ответила она. — Зверю может быть брошен любой, вызвавший неудовольствие Кернуса. Случается, так поступают даже с охранниками, но чаще всего это, конечно, рабы. Причем, как правило, рабы-мужчины, из тех, что содержатся в железных клетках. Но иногда ему скармливают и женщин, предварительно пустив им кровь.
Мне вспомнилось, что рабу, проигравшему в поединке на кривых ножах, также перед тем, как бросить его зверю, было нанесено легкое ранение.
— А для чего им пускают кровь? — спросил я.
— Я не знаю, — ответила она, снова опуская глаза на наше шелковое игровое поле. — Может быть, давайте лучше забудем об этом звере, — она посмотрела на расставленные в боевом порядке бутылочки, пузырьки, пробки и брошки и улыбнулась. — Игра такая красивая.
— А Хо-Ту, насколько я заметил, редко покидает дом, — продолжал я расспросы, делая очередной ход.
— За последний год, — ответила Сура, — он только один раз оставлял дом на довольно продолжительное время.
— Когда это было?
— В прошлом году, в ен'варе, когда он ушел из города по делам дома.
— А что у него были за дела?
— Приобретение рабов.
— И в какой город он направился?
— В Ко-Ро-Ба, — сказала она.
Все во мне словно одеревенело.
— Что случилось, Куурус? — удивленно спросила она, и вдруг её глаза, смотревшие поверх меня, наполнились ужасом. Она судорожно закрыла лицо руками.
— Нет, Хо-Ту! Нет! — закричала она.
Глава 18. ОКОНЧАНИЕ КЕЙДЖЕРАЛИИ
Сметая бутылочки и броши, я резко упал на расчерченный шелк, подминая под себя Суру и стараясь защитить её своим телом. В ту же секунду воздух над моей спиной рассек длинный кривой нож, с глухим стуком вонзившийся в боковую спинку стоящего рядом кованого сундука.
Я мгновенно перекатился на спину и, понимая, что не успею вскочить на ноги, попытался дотянуться до меча, пока тенью скользнувший мимо меня Хо-Ту высвобождал из деревянной поверхности сундука глубоко ушедший в неё нож. Ему это удалось быстрее, и через мгновение нож сверкнул у меня перед самым лицом.
Защищаясь, я машинально выбросил вперед левую руку и тут же почувствовал, как острое лезвие распарывает мне предплечье. Сознание захлестнуло острой болью, у меня потемнело в глазах, но уже через мгновение, придя в себя, я обнаружил, что руки мои сомкнуты на запястье Хо-Ту и удерживают на весу его тело, которое всей своей тяжестью давило на нож, пытаясь пригвоздить меня им к полу.