— Лентяйка! — вопила она. — Все никак не наиграешься! Несчастная Алейна поставила бурдюк на голову и побежала исполнять порученную работу.
— Лентяйка! — вопила она. — Все никак не наиграешься! Несчастная Алейна поставила бурдюк на голову и побежала исполнять порученную работу. Вечером, после того как Айя посчитала, что на сегодня хватит, и отпустила Алейну, рабыня прибежала ко мне жаловаться.
— Ну разве он после этого не ужасная скотина? — закончила она своей рассказ.
— Да, — кивнул я, — он — ужасная скотина.
— Почему ты не вмешался?
Я пожал плечами:
— По-моему, ты и сама прекрасно справилась.
— Вот как? — произнесла она и через несколько минут добавила: — Разве ты не должен защищать свою собственность?
— Должен, если она представляет какую-нибудь ценность.
— О! — вырвалось у Алейны, и она опустила глаза.
— Сними с меня тапочки, — приказал я. Она послушно согнулась.
Поздно вечером, свернувшись клубком у меня в ногах, она вдруг заговорила:
— Господин?
— Да?
— Он ужасная скотина, ведь так?
— Так.
Наступила долгая пауза. Затем я услышал:
— Как ты думаешь, я еще увижу его?
— Кочевники бедные люди. Я полагал, ты хочешь достаться богатому.
— Я не собираюсь ему доставаться! Я его ненавижу!
— О! — произнес я.
Спустя некоторое время она сказала:
— Господин?
— Да?
— Как ты думаешь, господин, увижу ли я его еще раз?
— Не знаю.
В темноте я услышал, как звякнула намотанная на ее лодыжку цепочка. Невольница замерла, стоя на коленях. Голова ее прижалась к циновке.
— Господин, — прошептала она.
— Да? — отозвался я.
— Может быть, я начну учиться танцевать?
— Кто это «я»?
— Алейна, твоя рабыня, господин, умоляет тебя научить ее танцевать.
— Может быть, ее и научат.
Некоторое время мы молчали.
— Алейна?
— Да, господин?
— Считаешь ли ты в глубине души себя рабыней?
— Может ли девушка ответить честно?
— Конечно.
— Я никогда не стану истинной рабыней, — ответила она. — Я женщина с Земли.
— О, — сказал я и улыбнулся.
Снаружи доносился шорох ветра, фырканье кайилов и перекличка стражников.
— Почему Алейна решила учиться танцевать? — спросил я.
Девушка задумалась, потом вздохнула:
— Алейна думает, что это доставит ей удовольствие и займет ее время. К тому же это пойдет на пользу здоровью. Это поможет ей сохранить фигуру.
— Алейна, — сказал я, — хочет танцевать, причем танцевать истинно женские танцы, потому что в глубине сердца она хранит секрет.
— В чем же секрет Алейны? — спросила она.
— В том, что в глубине души она хочет стать рабыней.
— Ерунда! — воскликнула девушка.
— Есть и еще одна тайна, — сказал я.
— Есть и еще одна тайна, — сказал я. — О которой не знает сама Алейна.
— Что еще за тайна?
— То, что, желая в глубине души стать рабыней, Алейна не заметила, как уже стала ею.
— Нет! — крикнула девушка. — Нет! Нет!
— Она из тех девушек, для которых клеймо и ошейник лишь внешние подтверждения внутреннего состояния
— Нет!
— Для таких девушек клеймо — разглашение давно не существующей тайны.
— Нет! — крикнула она.
— Клеймо и ошейник, Алейна, — это то, что тебе надо.
— Нет! — Она зарыдала, и я услышал, как пальцы ее пытаются сорвать ошейник.
— Радуйся, что он у тебя на теле! Многие девушки о нем только мечтают!
Она долго плакала в темноте и отчаянно тянула себя за ошейник.
Ибн-Саран потягивал густое черное вино и смотрел на танцующую перед ним рабыню в желтой шелковой накидке.
Я видел, что ее прелести произвели на него впечатление.
Она изогнулась, вытянула ногу и, следуя музыке, медленно гладила ее руками.
Алейна была действительно хороша, поскольку в душе ее пылал огонь рабыни.
Время от времени она бросала на нас лукавый взгляд, словно желая сказать — вот я исполняю для вас танец рабыни, а между тем в глубине души я совершенно свободна. Вы меня так и не приручили. И никогда не приручите. Меня приручить нельзя. Ни один мужчина не сумеет меня приручить.
Придет время, и она поймет, что уже давно стала настоящей рабыней. В таких делах спешить не следует. В Тахари мужчины очень терпеливы.
Перед Сулейманом лежало пять камней, три бриллианта с красными и белыми проблесками и два опала, один обычный, молочного оттенка, другой — редкий пламенный опал, голубой с зеленым. На Земле опалы не очень ценятся,
зато на Горе они большая редкость. Я привез уникальные экземпляры, отполированные яйцеобразные камни. Конечно, их стоимость не дотягивала до стоимости бриллиантов.
— Что ты хочешь за эти камни? — спросил Сулейман.
— Сто весов финиковых кирпичей.
— Это слишком много.
Я и сам знал, что запросил лишнее. Трюк заключался в том, чтобы изначально назвать высокую цену, а потом прийти к разумному компромиссу. При этом нельзя запрашивать слишком много, чтобы не оскорбить умного и уважаемого человека. Завысить цену — значит дать понять, что считаешь собеседника за дурака. В случае с Сулейманом это могло привести к весьма нежелательным для меня последствиям, как, например, немедленное обезглавливание, а то и что-нибудь похуже, в зависимости от его настроения.
— Двадцать весов финиковых кирпичей, — сказал он.
— Это слишком мало.
Сулейман разглядывал камни. Он и сам понимал, что это не цена.