Перекресток

Вот я уже который день за ним бегаю, как мальчик, все пытаюсь уговорить довести до конца этот вопрос с «Нептуном», а он только отмахивается! Эх, ребята, такой лакомый кусочек из-под носа уходит, и все из-за глупости или чего там еще… Что с ним происходит — ничего не понимаю!
Клим и сам не мог понять, что с ним происходит, но эти внутренние перемены его не смущали, а скорее, наоборот, радовали. Он стал намного спокойнее и терпимее — к себе, к людям, к обстоятельствам и даже — к смерти… Теперь эта костлявая старуха все меньше и меньше вызывала у него леденящее чувство ужаса и обреченности. Напротив — он взял ее в свои негласные сообщники и компаньоны: она служила странным стимулом к жизни и постоянно толкала вперед. Куда? Он только смутно догадывался, какое направление выбрала судьба на своем последнем повороте.
Его жизнь чудным образом раздвоилась. В одной он по-прежнему оставался руководителем крупнейшей компании, а в другой — как по мановению волшебной палочки — очутился в иллюзорном, волшебном мире, где, то ли во сне, то ли наяву, общался с Ангелом и свободно перемещался по волнам своей памяти.
После первой «сознательной» встречи с Хранителем и возвращения на Перекресток судьбы он стал с нетерпением ждать каждой ночи. Как избавления от мучительной боли, как бегства от реальности, как освобождения от своей собственной личины, состоящей из толстой брони старых фобий, привычек и условностей. Гел не всегда баловал своим появлением. Иногда, тщетно пытаясь настроиться на Место Покоя и раскрыть свое сердце, как учил его Ангел, Клим проваливался в темное забытье или видел бессмысленные «нарезки» из обрывков личных воспоминаний.
Но когда Хранитель все же являлся во сне, они долго прогуливались по Яшмовому пляжу, или плавали среди серых морских утесов, или свободно парили над Фиолентом, с высоты птичьего полета наслаждаясь его великолепием и красотой. Это были удивительные сны! Ангел с охотой отвечал на вопросы, а он пропитывался колоссальной энергией первозданной природы.
После пробуждения он всегда чувствовал себя окрыленным и чистым, как новорожденный младенец. В такие дни он почти верил в то, что смерти нет, а Жизнь — прекрасна…
— Иван Иваныч, а вам когда-нибудь приходилось делать выбор? — ни с того ни с сего спросил Клим у доктора после очередной лечебной процедуры.
Тот совершенно не удивился вопросу и немного грустно кивнул головой:
— Да, и не раз. Причем я совершенно не уверен в том, что часто принимал правильные решения. Выбор… Он есть и в большом, и в малом, из него вообще состоит вся наша жизнь, только мы об этом не задумываемся…
— Док, а вы помните свой самый крупный перекресток, точнее, самый серьезный выбор, который, на ваш взгляд, вы сделали неверно?
— Верно и неверно — исключительно субъективные понятия, — задумчиво ответил Иван Иванович. За время лечения он проникся симпатией к своему молодому пациенту, которого так нелепо и жестоко выбила из колеи смертельная болезнь. — Ты будешь смеяться, Клим, но я выбрал не ту профессию.
— Вот как? — Клим удивленно поднял брови. — Но ведь вы — настоящий профи в своем деле!
— Проблема не в этом, — сказал доктор. — Я просто научился качественно относиться к своим профессиональным обязанностям и добросовестно их выполнять, но мои мечты и желания так и остались нереализованными. Любовь и долг по отношению к работе — это две большие разницы… Знаешь, я ведь с детства мечтал стать акушером-гинекологом, — продолжил он после секундной паузы, — как моя мама и моя бабушка. Мне так хотелось встречать новые жизни, а вместо этого я, как правило, провожаю… Этакий Харон, пытающийся облегчить плавание в один конец… Извини, Клим, я хотел сказать…
— Ничего, из песни слов не выкинешь… А что же вам помешало?
— Мой отец — он был известным онкологом — посчитал, что я должен пойти по его стопам и продолжить его дело.

В общем-то банальная ситуация… Кстати, уже спустя годы я где-то прочитал, что излишняя полнота — это загнанные в угол нереализованные желания. Вот так-то, молодой человек, — подытожил доктор, хлопнув себя по тучному животу. — Поэтому я тебе, Клим, постоянно твержу — не иди по пути наименьшего сопротивления, не сдавайся болезни, а сражайся за жизнь, если ты ее выбрал…
Как-то в обед Клим без звонка заехал к матери и застал ее врасплох: она паковала какие-то сумки и кульки, на кухне что-то варилось и кипело, и была она очень расстроена, заплакана.
— Сынок, Михаил Фомич при смерти, — прошептала она и расплакалась у него на груди.
Горыныч, как он с детства окрестил отчима, — деспот и самодур — по своей сути должен был жить вечно, отравляя существование другим людям. Клим уже больше пяти лет ничего о нем не слышал и слышать не хотел. После того как мать наконец сделала решительный шаг и освободила себя от этого чудовища, он категорически запретил ей произносить его имя: был человек — и нет человека!..
После развода мама осталась одна в квартире, обустроенной Климом, а отчим перебрался в свою хрущевку на другой конец города. И вот, спустя годы, он неожиданно всплыл из прошлого, чтобы опять расстроить маму, на этот раз известием о своей предстоящей кончине.
— Как все случилось? — спросил Клим, усадив ее на диван и накапав успокоительного.
— Он остался без работы, без привычной активной деятельности, без поддержки, да еще совсем один… В последний год он очень тяжело болел, а когда я к нему приехала, то уже и в магазин не мог сам выйти… — проговорилась мать и виновато опустила глаза.
— Значит, ты его видела? — как можно мягче спросил Клим, борясь с противоречивыми чувствами.
— Да, сынок, я его видела, и не один раз, — решительно ответила мама, вытирая слезы. — Он мне позвонил… Он ничего не хотел — просто попросил прощения… А как можно было поступить иначе? Отмахнуться от человека, с которым полжизни прожила? Это не по-людски… Я к нему часто ездила, привозила еду, ходила в магазин, убирала…
— В общем, занималась своей привычной семейной работой, — резко оборвал ее Клим. — Ну а от меня ты зачем это скрывала?
Его неприятно задело, что она втихаря общалась с Горынычем, и забытая злоба на отчима всколыхнулась с новой силой.
— А что я могла тебе сказать? — в голосе матери звучали непривычные решительные нотки. — Ведь ты со своей категоричностью и непримиримостью ни за что бы меня не понял и уж тем более ничем бы не смог помочь… Сыночек, — уже теплее произнесла она и, как в детстве, погладила его по волосам, — в этой жизни, кроме черного и белого, есть другие цвета, которые надо научиться различать!..
Он заметил, как она тут же вся инстинктивно сжалась. Так бывало всегда, когда она говорила что-то в противовес мужу или ему. Да… Недалеко он ушел от Горыныча, если родная мать боится отстаивать свое мнение даже перед собственным сыном.
В эту минуту она казалась такой маленькой и беззащитной, что он был готов простить даже отчиму его очередное вторжение в их жизнь.
— Может, какие-то деньги нужны? — неуклюже предложил он, стараясь выглядеть менее фальшиво.
— Нет, ничего не нужно, — с облегчением вздохнула мама и достала из шкафа увесистый сверток в пожелтевшей от времени бумаге. — Ну, раз ты все уже знаешь, тогда возьми это сейчас. Михаил Фомич просил передать тебе сразу после своей смерти и… извиниться перед тобой, если ты, конечно, сможешь его простить.
— Это что? — спросил Клим, пытаясь сразу разорвать добротно склеенную бумагу.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53