Первое время я сидел, вжавшись в сиденье и время от времени вытирая мокрые ладони о джинсы. Иностранцы, с которыми мне довелось пообщаться, утверждали, что такого сумасшедшего движения, как в Токио, они не видели больше нигде. Может быть. Иногда и правда, впечатление складывается такое, что права здесь выдают только чокнутым. Судя по всему, Вик получила их без всякого экзамена.
Она ехала так, будто вознамерилась свести счеты с жизнью именно таким образом.
Сидя за рулем шикарной машины. С пассажиром, трясущимся от страха.
Но, несмотря на экстремальный стиль вождения, она умудрилась выехать из города, не создав аварийной ситуации. Она вела машину уверенно и дерзко, на грани фола. И ни разу не облажалась.
Когда мы выехали на шоссе, я немного успокоился. Если бы я курил, сейчас обязательно потянулся бы за сигаретой.
— Где ты научилась так ездить?
— У меня был парень. Гонщик. Дал мне несколько уроков, — не поворачивая головы ответила она.
— Тот, который считал, что заниматься с тобой любовью — все равно, что заниматься онанизмом?
— Нет. Другой. Гонщик вообще, кажется, не знал, что с девушками можно трахаться. Он трахался со своими машинами.
— Кстати, откуда у тебя такая машина?
— Не отвлекай меня. Или хочешь, чтобы я куда?нибудь врезалась?
Я замолчал и проверил ремень безопасности.
Вик включила музыку. Сёкити Кина пропел: «Ну?ка, вставай?ка!»[10]
Мы неслись по шоссе. Слева угрюмо вздыхало море. Я подумал, что только в пасмурную погоду море воспринимается как стихия. В солнечные дни — это лишь место для купания, дайвинга и прогулок на яхте. Большой бассейн. Аквапарк. Оно, несмотря на красоту, выглядит пронзительно жалким. Как тигр, посаженный в клетку. Тигр, в которого дети с веселым смехом тычут палками.
А вот когда небо затянуто тучами и ветер поднимается до трех баллов, вспенивая гребни свинцовых волн белыми барашками, море становится самим собой. Неподвластным человеку зверем. Оно не враждебно человеку. Ему до него вообще никакого дела. У него своя жизнь, свои цели и свои мечты. Нам их никогда не понять.
В пасмурную погоду море становится самим собой. Поэтому я и люблю иногда в дождь приезжать на побережье. Отличное средство от мании величия. Здесь очень хорошо понимаешь, что ты всего лишь человек. Пожалуй, только глядя на звездное небо и предштормовое море, до такой степени ощущаешь себя человеком,
— О чем думаешь? — спросила Вик.
— Да так, ни о чем конкретном. — Мне почему?то не хотелось делиться с ней своими соображениями насчет моря. Есть вещи, которыми лучше вообще ни с кем не делиться. Каждому нужны свои маленькие открытия. Пусть они вовсе не являются открытием для других.
— М?м?м, — промычала Вик.
Я посмотрел на нее. Все?таки она чертовски хорошо смотрится за рулем. Настолько хорошо, что кажется, будто ты оказался внутри рекламного буклета.
Мы съехали с шоссе на боковую дорогу, ведущую к морю.
Вик остановилась на самом берегу и заглушила двигатель. На меня навалился рокот волн и шум раскачиваемых ветром сосен.
Мы вышли из машины. Вокруг не было ни души. Даже рыбаки куда?то подевались. Мы были одни на усеянном серыми валунами берегу. Вик, не обращая на меня никакого внимания, побрела к воде. Лицо у нее было отсутствующим.
Я отошел в сторону и присел на камень. Вик стояла у кромки прибоя, засунув руки в карманы и опустив голову.
Серое море, серые камни, серое небо. Хрупкая фигурка девушки у воды. Картина под названием «Одиночество». Даже «порш» выглядел, как позабытый всеми старик.
Мне опять стало тоскливо. Слишком уж минорной получилась картина. Хотя, что веселого может быть в одиночестве? Ничего. От этой мысли стало еще тоскливее.
Я взял горсть гальки и принялся швырять маленькие, отполированные морем камешки себе под ноги. Занятие под стать настроению. Такое же унылое и нелепое. А главное, совершенно ненужное.
Подошла Вик. Села рядом.
— Зачем мы сюда приехали? — спросил я после долгого, очень долгого молчания.
— Захотела попрощаться.
— С кем?
— С морем.
— С кем?
— С морем.
— Почему попрощаться?
— Иногда ты ведешь себя как полный кретин. И вопросы задаешь кретинские.
— «Придурок» мне нравится больше…
— Плевать я хотела.
Ну что тут скажешь?..
Я попытался добросить камешек до воды. Ему не хватило пары метров.
— А я сегодня ночью с обезьяной разговаривал, — вдруг вырвалось у меня.
— М?м?м… И что она тебе рассказала?
— Ничего особенного. Так, поболтали… Что интересного может сказать обезьяна? Она и говорить?то толком не умеет. С трудом ее понимал.
— М?м?м…
Вик чуть запрокинула голову, подставив лицо ветру, и прикрыла глаза.
— Тебя это не удивляет?
— Что? То, что обезьяна не умеет толком говорить?
— Да нет… Вообще, что она разговаривает. Пусть плохо получается, но это ведь обезьяна.
— Я бы больше удивилась, если бы ты сказал что?нибудь умное, — хмыкнула Вик. — А так… Вы, наверное, здорово понимали друг друга.
— Я не шучу.
— Я тоже.
Мы снова замолчали. Честно говоря, мне было все равно, что думает Вик по поводу обезьяны. Пусть считает меня психом. Да, пускай, я и буду психом, черт возьми. Что тут такого? В этом мире противоестественно быть нормальным. А психом — в самый раз.