— Вот уж из?за этого расстраиваться не стоит, по?моему, — вяло сказал я.
Ничего себе, уже две попытки. А мне казалось, что она просто валяет дурака. Выходит, все не так.
— Почему ты мне раньше не рассказывала?
— Ты не спрашивал. Да и зачем? Это разве что?то меняет?
— Еще как. Честно говоря, я не верил, что у тебя это всерьез.
— Знаю. Это было видно. Но что теперь может измениться? Начнешь меня отговаривать?
Я промолчал. Что я мог сделать? Отговаривать — бесполезно. Тут и сомневаться нечего. Вести к психологу? Еще глупее. Не спускать с нее глаз? Она все равно найдет момент… Но с другой стороны, знать, что человек вот?вот убьет себя и ничего не делать — тоже не подходит. Сказать «я ей ничего не должен» и заниматься своей жизнью — я так не смогу. Может быть, это единственно правильный ход, но я так не смогу. Это недалеко от обыкновенного убийства.
Вдруг мне стало смешно. Встретились два психа. Один другого ненормальнее. Вопрос: кто кого будет спасать? Хотя, если подумать, все чуть сложнее. Я псих, который хочет спасать и быть спасенным. Она — псих, который не желает ни того, ни другого. При такой расстановке сил мы неминуемо должны проиграть. Вернее, я. Для нее смерть — не проигрыш. А на меня ей наплевать. Так что проигрываю только я. Она умрет, а я окончательно слечу с катушек. И вся эта история закончится. Не слишком хороший финал. Но разве у жизни вообще может быть хороший финал? Каждая история заканчивается смертью. Так почему же я так огорчен?
— Значит, будет третья попытка? — спросил я, чтобы отвлечься от своих мыслей. Они нагоняли тоску.
Вик кивнула.
— Надеешься на успех?
— Я хорошо подготовилась. Из библиотек не вылезала… Знаешь, удивительно, сколько известных людей убили себя.
— Я слышал только про Мисиму и Кобейна.
— Интересный выбор… — она хмыкнула. — Вот смотри, — Вик принялась загибать пальцы, — Демокрит убил себя голодовкой из?за старческой немощи. Диоген Синопский замотал голову плащом и задохнулся. Метрокл покончил с собой, задержав дыхание. Дионисий уморил себя голодом. Ганнибал принял яд. Клеопатра приказала принести корзину с фруктами, в которых была змея. Она сунула в корзину руку и умерла от укуса. Нерон приказал рабу проткнуть ему мечом горло. Ван Гог дорисовал «Ворон на пшеничном поле» и выстрелил себе в голову. Эрнест Хемингуэй приставил к груди ружье и пальцем ноги спустил курок. Стефан Цвейг с женой выпили снотворное и не проснулись. Джек Лондон вколол себе смертельную дозу морфия. Вирджиния Вульф утопилась, набив карманы камнями. Луи Буссенар уморил себя голодом. Акутагава Рюноскэ принял веронал. Юкио Мисима сделал харакири. Ясунари Кавабата отравился газом.
— Стой, стой… Хватит. Тебя послушать, так естественная смерть — это извращение. Где ты все это вычитала?
— Я же сказала — готовилась.
— Серьезная подготовка, судя по всему.
— А ты попробуй два раза говорить: прощай жизнь, а потом: ох, симатта![9] ну, здравствуй, жизнь… Поневоле начнешь готовиться, как следует. Я решила довести дело до конца. Вот и готовилась. Вот и с тобой связалась. Нужно исключить малейшую возможность неудачи, понимаешь? Если не выгорит и в третий раз, я отправлюсь прямиком в психушку. Чувствую, что так оно и будет. Поэтому, — она стукнула кулачком по столу, — никаких ошибок, никаких случайностей. И ты мне поможешь.
Ее решимости можно было позавидовать. Если не думать, на что она направлена.
— Чем же я тебе могу помочь? Подносить бритву? Выбивать стул из?под ног? Ты в своем уме?
— Если будет нужно, сделаешь и так, — жестко перебила Вик. — Но, надеюсь, до этого дело не дойдет. Осечки быть не должно… От тебя потребуется только то, о чем мы говорили. Побыть со мной, позаботиться о моем теле, отправлять открытки отцу. Все. Не так уж и много.
— Но послушай…
— Ты меня уже достал, чистоплюй несчастный! — крикнула она.
Девушка, поющая караоке, сбилась и пропустила пару тактов. Официантка тревожно улыбаясь посмотрела в нашу сторону. Я сделал знак, что все в порядке.
— Успокойся, — тихо сказал я Вик, — Вовсе необязательно быть сукой каждый день в своей жизни.
Я так и сказал: сукой. Подействовало. Она, похоже, не предполагала, что я знаю слова покрепче, чем «пожалуйста» и «извините».
— Ух, ты! Чистоплюй умеет ругаться… Ладно, суку я тебе прощаю. Но свое чистоплюйство засунь себе в задницу. Кто тебе внушил, что ты в ответе за все и всех? Какое тебе дело до моей жизни? Тебя просят помочь. Какого черта ты начинаешь хныкать «вот это нехорошо, а это хорошо?» Еще тогда в клинике сопли распустил. Ах, грабить нехорошо! Теперь та же песня: помогать человеку совершать самоубийство нехорошо… Знаешь, что нехорошо? Подставлять того, кто тебе доверился. Вот это нехорошо…
— Ну да, вот я тебе доверял. А теперь не могу спокойно пройти мимо полицейского. Все жду, что меня схватят. Как это называется?
Вик скорчила презрительную гримасу. Такие пустяки ее не заботили.
Я подумал, что мы похожи на детей. Пустые взаимные упреки. Только причина ссоры — не игрушечная машинка, которую мы не поделили. Причина — совершенное преступление и готовящееся самоубийство. Странно, об этих вещах мы рассуждаем, как о чем?то обыденном. «Ах, ты не хочешь мне помочь отравиться!» — «А ты заставила меня покалечить человека!».
И из всех эмоций — только обида на собеседника. Как он не может меня понять! Нет даже осознания серьезности вещей, о которых идет речь. Будто о сортах чая говорим и не сошлись во мнениях.
— Давай успокоимся, — сказал я. — Так мы ни к чему не придем. Нам обоим сейчас непросто. У меня свои проблемы, у тебя свои. Если мы хотим как?то их решить, нужно…