— Д авай, солдат, думай, — н апутствовал он меня. А вечером спроси, если что, капитана Лонкопа. Или обращайся прямо ко мне…
* * *
Голос проповедника раздавался точно в той стороне, где проходил мой путь и я вскоре вышел на перекресток, избранный святошей для выступления. Несмотря на ранний час, у него уже было около десятка слушателей. Сам проповедник был почти точной копией того, которого я видел в порту, и, что удивительно, околесица, которую он нес, поразительно напоминала то, что я только что слышал:
— Не будет спасения ни сильному, ни слабому!.. На всех равно падет кара!.. Ибо что есть сила сильных Мира сего в сравнении с силою Тьмы?!
Странно, обычно у каждого из оборванцев — свой род сумасшествия…
Я двинулся вправо, обходя кучку слушателей этого ненормального.
Не понимаю, как вообще люди могут стоять часами и слушать подобный бред. Заняться им, что ли, больше нечем? Тем временем болтун перевел дыхание и снова завел:
— Покайтесь! Покайтесь, братья и сестры, пока не поздно! Ибо предвещаю истинно — близок час. Восстанет из Мрака предвечного чудище…
Опять чудище… Сговорились они, что ли — первый бродяга тоже талдычил о чудище из Мрака. Раньше бред этих брехунов отличался большим разнообразием.
— …Чудище из Мрака, Мраком порожденное! Злобный чародей из Семи Башен, чьей тенью прежде пугали детей, явится в безлунную ночь…
Я уже прошел было мимо, но, услышав знакомое название, притормозил и решил присоединиться к тем олухам, что слушали проповедника. Но он, похоже, уже сказал все, что знал полезного для меня и опять завел свое: «покайтесь, покайтесь…»
— А скажи, мудрый человек, — вдруг обратился к проповеднику один из его слушателей, пожилой мужчина, — почему же это должен к нам в Ливду явиться злой чародей?
— Должен! Должен явиться! — возопил тот. — Ибо исполнен срок и исчерпано время заклятия, лежащего на чародее и надлежит ему вернуться и будет гибель и будет…
— Постой, постой, — я все-таки решил уточнить, — ты ведь говоришь о князе Семи Башен? Так при чем здесь наш город, ведь Семь Башен разрушили эльфы? С чего бы он стал сюда являться к нам?
— Нет, брат мой, не станет злое чудище из Мрака разбираться, люди или эльфы виной его заточению. Явится чудище сюда для мести! Да и не эльфы, а добрые люди одолели его…
— А скажи мне… брат, — слово «брат» я выдавил из себя не без труда, — что это за история с чародеем из Семи Башен? Я, должно быть, что-то неправильно понял или мне попался неверно изложенный рассказ о Семи Башнях?
Паства «брата» с любопытством начала коситься на меня, они-то вообще не знали этой истории, ни верно изложенной, ни неверно. Мне не хотелось быть центром внимания и я пожалел было, что спросил, но в планы проповедника не входило терять интерес публики, поэтому он торопливо принялся рассказывать:
— В давние времена, триста лет тому назад здешние эльфы враждовали с чародеем из Семи Башен, таким же бездушным эльфом, как и они сами. Сто лет и двести лет бились они, но одолеть никто не мог. Тогда эльф из ливдинской Белой Башни призвал на помощь наших предков, благочестивых и доблестных людей. Старший над людьми в том походе перед битвой обратился к святому отшельнику дабы тот испросил в молитве гилфингова заступничества. И отшельник приступил к молитве и молился истово и искренне. А войска тем временем вступили в сражение у стен Семи Башен. И едва прочел молитву сорок раз святой отшельник, как ударился оземь проклятый чародей и возопил: «Наложено заклятие на меня и ухожу из мира живых. Но придет срок и вернусь я для мести!» С тем он исчез, а все войско его разбежалось. Союзники, люди и эльфы из Ливды, захватили Семь Башен и разрушили проклятое логово Тьмы. И минуло с той поры триста лет без одного дня. Святой же отшельник своею молитвою послужил тому, что будет чудище томиться в заточении триста лет. Завтра, завтра, братья мои и сестры, истекает срок. Внемлите — завтра ночью. В полнолуние явится чародей из Семи Башен как свирепый и безжалостный мститель. И нет более в Мире святых отшельников, что могли бы испросить для нас гилфингову милость и спасение! Ибо в пучину греха погружается ныне Мир и кара близка! Многие и многие падут от меча и чародейской силы злого чудища! Кайтесь же и молитесь!..
Пока проповедник рассказывал, число его слушателей удвоилось, страшная сказочка была интереснее любых проповедей.
.
Пока проповедник рассказывал, число его слушателей удвоилось, страшная сказочка была интереснее любых проповедей. Когда бродяга напомнил об отсутствии в нынешнем Мире святых отшельников, одна из слушательниц, хорошо одетая тетка лет сорока, протянулся ему монету и всхлипнула:
— Молись за нас, добрый человек, молись за нас, грешных! Пусть минует нас злое проклятие! Молись и мы помолимся…
И тут же, как по команде, многие из слушателей кинулись одаривать оборванца и просить помолиться. Ну и дурачье, с чего они взяли, что слово какого-то бродяги будет более весомо для Гилфинга Светлого, чем их собственные слова? Когда добрые обыватели не напуганы, вот как сейчас — то свято верят, что они, сытые, чисто вымытые и опрятно одетые, куда милей Светлому, чем грязный вонючий оборванец. Страх все выворачивает наизнанку — так, что ли? Я лично уверен, что для Гилфинга все едино — чистый ли да сытый, или голодный оборванец. Светлому равно плевать на всех.