Она старательно ободряла себя, повторяя вновь и вновь, что ночные определенно не всемогущи — но сгущавшаяся за окном темнота все же чуточку пугала, или, по крайней мере, не прибавляла душевной стойкости. Два бравых гусарских поручика, тихонечко обретавшиеся на первом этаже, были слабой защитой против некоторых опасностей, с которыми можно с столкнуться в ночном Петербурге…
Встряхнув головой, стараясь отвлечься от тревожных мыслей, она вспомнила о медальоне. Не теряя времени, прошла к комоду и выдвинула верхний ящичек. Медальон лежал на прежнем месте.
Одна его половинка все так же представляла собою крохотное окошечко в странный мир, где посреди черноты кружили разноцветные звездочки. Зато другая была уже не угольно-черной, а по-прежнему безмятежно лазурной, разве что с едва заметными вкраплениями черных точек, напоминавших величиной след от укола иголкой. И Ольга подумала о том, о чем следовало задуматься гораздо раньше: быть может, это непонятное украшение еще и предсказывает ближайшее будущее? Когда впереди нешуточные беды, половинка медальона становится черной, когда беды минуют — возвращается ясная, чистая лазурь…
Проверить эту догадку невозможно — но что-то в ней было.
Ослабив шейный платок, расстегнув верхние пуговицы крахмальной рубашки, Ольга стала надевать медальон, решив отныне на всякий случай с ним не расставаться. Во-первых, это единственное, что ей осталось от неведомых родителей, сгинувших так странно, во-вторых, загадочное украшение, очень может статься, таит в себе…
Пронзительная боль обожгла кожу под ключицами, как только ее коснулся овальный медальон. Показалось даже, что эта жуткая боль — то ли невыносимый жар, то ли пронизывающий холод — прожгла дыру в коже, в грудной кости, и туда…
Нет, боли Ольга уже не чувствовала — она вообще перестала чувствовать собственное тело. Теперь она была чем-то совершенно другим: словно бы пустотелой фигурой из стекла, железа, чугуна (в общем, чего-то твердого, ничуть не похожего на мягкую человеческую плоть). И в эту пустую изнутри статую сквозь образовавшуюся пониже ключиц дыру прямо-таки ударил могучий поток, то ли обжигающий, то ли холодный…
Дыра оказалась чересчур мала для обильного потока, и сознание, оставшееся вполне человеческим, замутило, затопило, залило непонятное ощущение. Словно бы по краю дыры отлетали под напором куски статуи, а поток, ударяя изнутри в неровности, изгибы и впадины статуи, пенился, брызгался, взметался, ударил в макушку изнутри, обдал изнутри пятки, спину, другие, менее презентабельные части тела, взрываясь мириадами то ли искорок, то ли пузырьков, наподобие тех, что играют в бокале дорогого шампанского…
Всего несколько мгновений — и этот странный поток залил, захлестнул, заполнил ее тело…
Вот именно, тело. Ольга вновь чувствовала себя человеком, пальцы на руках согнулись послушно, стоило ей этого захотеть, голова исправно повернулась вправо, где Ольга увидела в высоком зеркале себя с головы до пят — прежнюю, ничуть не изменившуюся, с нормальным цветом лица, привычным обликом…
Как налетело, так и схлынуло. Медальон уютно лежал на теле, повыше ложбинки меж грудями, пониже ключиц, он не обжигал и не леденил, разве что казался чуть теплым, но это могло и примерещиться после таких ощущений…
Все с ней было в порядке. И даже более того, показалось вдруг…
Еще не веря в такое счастье и боясь радоваться прежде времени, Ольга замерла тихонько, как мышка, прислушиваясь — то ли к окружающему, то ли к себе. Застыла, словно слепой, оказавшийся в каких-то перемежаемых провалами буреломах, где всякое неверное движение грозит увечьем, если не смертью.
Но потом, ощутив знакомое подрагивание (бесполезно и пытаться объяснить человеческими словами, чего это касалось — рассудка, мускулов, внутренностей), уже не сомневалась ни капельки.
В ней бурлил, приплясывал и притопывал, словно застоявшийся резвый конь, нежданно вернувшийся дар.
Едва не обезумев от радости, она не сдержалась — и выпустила в гостиную могучую, подвластную ей силу. Подпрыгнули и с глухим стуком заплясали незажженные шандалы на столике у окна, а незапертое окно распахнулось, захлопнулось, снова отворилось, гремя рамами, дребезжа стеклами. Взметнулись, прижимаясь к потолку, занавески, мебель заколотила ножками по полу, подскакивая и ерзая, выдвигались-задвигались ящички комода, распахнулись дверцы платяного шкафа, вся висевшая там одежда, как мужская, как и женская, вылетела наружу, словно выброшенная беззвучным взрывом, тоненько звякали безделушки на туалетном столике, флакончики и коробочки с румянами, встав на дуло, волчком крутнулся жилетный пистолет…
Опомнившись, она прекратила все это. И вовремя — снизу послышался осторожный голос Тулупова:
— Ольга Ивановна, у вас все в порядке?
Выйдя из комнаты и перегнувшись через перила, она спокойно ответила:
— Совершенно.
И вовремя — снизу послышался осторожный голос Тулупова:
— Ольга Ивановна, у вас все в порядке?
Выйдя из комнаты и перегнувшись через перила, она спокойно ответила:
— Совершенно. Это ветер распахнул окно, я уже затворила…
Внизу успокоено затихли. Ольга лихорадочно перебирала все, чем владела прежде, будто домовитая хозяйка, после долгого отсутствия проверявшая содержимое шкафов и сундуков, кухонных ларей и денежных ящиков…