Только теперь Ольга сообразила, в чем. И воскликнула негодующе:
— Постойте! Но ведь этот молодой человек собирался высосать кровь у…
Лицо Нащокина стало невероятно официальным и отчужденным. Он сухо сказал:
— Ольга Ивановна, кое-что вам следует запомнить хорошенько уже сейчас, не дожидаясь обстоятельной беседы. Иные имеют право поступать с простецами так, как это диктует их, иных, сущность. Простецы, вульгарно выражаясь, не более чем стадо низких существ, которые в глазах нашего общества лишены всяких прав. И каждый из иных волен поступать с простецом так, как ему заблагорассудится. Чем скорее вы уясните, что мы выше их, тем лучше.
— Понятно, — сказала Ольга. — Интересные рассуждения, похожие мне уже доводилось слышать… Вы, часом, не знакомы ли с камергером Вязинским или графом Биллевичем? И не принадлежат ли они к вашему благородному обществу?
На лице собеседника явственно изобразились страх и растерянность, он даже непроизвольно оглянулся по сторонам, понизил голос чуть ли не до шепота:
— Ольга Ивановна, умоляю, держите себя в рамках! У вас совершенно искаженные представления о нас, коли вы полагаете, будто все так просто… Без особой необходимости не стоит касаться в разговоре таких персон. Наше общество, знаете ли, во многом повторяет правила, принятые в обычном мире. Если нас можно сравнивать с дворянским собранием, то сущности, подобные названным вами, — это аристократия, двор, можно сказать, высшая каста. Они находятся на совершенно другом уровне, понимаете? И без особой необходимости лучше не лезть им на глаза.
Наше общество, знаете ли, во многом повторяет правила, принятые в обычном мире. Если нас можно сравнивать с дворянским собранием, то сущности, подобные названным вами, — это аристократия, двор, можно сказать, высшая каста. Они находятся на совершенно другом уровне, понимаете? И без особой необходимости лучше не лезть им на глаза. Понимаете?
Что же тут непонятного, подумала Ольга. У вас попросту все поделились на панов и холопов, вот и все. Тоже мне, ребус. Эвон как съежился, словно хочет стать ниже ростом, всю сановитость потерял… Мелочь!
— Итак, к чему же мы пришли?
— Вы знаете, — сказала Ольга, — мне отчего-то не по душе ваше… общество, коли уж, оказывается, нельзя приложить по загривку субъекту, который намеревается высосать кровь у беззащитной юной девушки… Сдается мне, я попытаюсь прожить сама по себе, как и прежде.
— Прежде вы жили в дикой глуши, а теперь оказались в местах цивилизованных, и с этим следует считаться. Хотите жить сами по себе? Новичкам эта мысль часто приходит в голову, — кивнул Нащокин, вовсе не выглядевший удивленным или сердитым. — Ничего оригинального и нового, частенько встречаются заносчивые и дерзкие умники, полагающие, что проживут независимо. Но… — его лицо на миг стало страшным, словно из-под маски благодушия проглянул некий жутковатый оскал. — Но могу вас заверить честным словом, что все подобные попытки кончались печально и исключения мне попросту неизвестны. В этой области мы, право же, ничем не отличаемся от «обычных». Те не правила. Ну сами посудите: какая будет жизнь у простеца, пусть даже богатейшего и родовитейшего, если он демонстративно восстановит против себя светское общество Петербурга? Если не будет подчиняться тысяче законов и просто условностей, управляющих жизнью общества? Очень скоро он попадет в незавидное положение изгоя и вынужден будет удалиться куда-нибудь в глушь. Юридических оснований для такого бегства может и не быть никаких, но очень уж серьезная штука — те установления, что руководят жизнью общества. А поскольку наше общество кое в чем — отражение обычного мира, то очень многие процессы происходят у нас точно так же. Мы как-никак не с луны свалились, мы — порождение этого мира, и от этого никуда не деться. Нигде не терпят гордецов и строптивых, не желающих подчиняться общепринятым правилам, — в его елейном голосе звучала неприкрытая угроза. — Я бы вам категорически отсоветовал, Ольга Ивановна, противопоставлять себя обществу, потому что добром такое не кончается…
— Погодите, — сказала Ольга, кое-что припомнив. — А кто это давеча пытался опутать меня некоей паутиной, когда я находилась неподалеку от дома камергера? Уж не вашими ли молитвами?
Нащокин поморщился, непроизвольно втянув голову в плечи, словно от удара или резкого окрика:
— Я бы вас убедительно попросил не употреблять впредь слов, подобных последнему, ввиду их абсолютной неприемлемости в нашем кругу…
Услышав такое, Ольга едва не поддалась соблазну продолжить в том же духе: скажем, произнести вслух начало какой-нибудь молитвы, а то и осенить голубчика крестным знамением, чтобы полюбоваться, как его, несомненно, станет корежить. Но, чуть поразмыслив, она пришла к выводу, что от подобных детских забав лучше отказаться сразу, коли уж дело приняло серьезный оборот…
— Не вашими ли трудами? — переспросила она.
— Ну что вы! — энергично запротестовал Нащокин. — Никто и не собирался умышленно и злонамеренно вам вредить. Мы же не звери, новичку все положено объяснить обстоятельно и вежливо, как я это сейчас делаю.
— Никто и не собирался умышленно и злонамеренно вам вредить. Мы же не звери, новичку все положено объяснить обстоятельно и вежливо, как я это сейчас делаю. Просто… Кое-кто из молодых и отчаянных по живости характера вздумал пошалить, завидев незнакомку, безусловно принадлежащую к иным. Обычная проказа, и не более того. Кстати, для того вам и следует побыстрее освоиться в нашем обществе — чтобы получить точные знания о правилах, жизненном укладе, избежать конфликтов и недоразумений… — Он всмотрелся в Ольгино лицо и сожалеюще охнул: — Ольга Ивановна, быть может, я перегнул палку? И вы решили, что общество наше — нечто вроде казармы? Ничего подобного, круг наш весел и жизнерадостен, у нас есть и свои балы с увеселениями, уж безусловно превосходящими те, что устраивают простецы…
— А если, повторяю, меня ваше общество решительно не привлекает?