— От всей этой истории определенно попахивает, — сказал Анатоль сочувственно. — Никак не похоже, чтобы покойный генерал такое сделал, это какая-то интрига…
Ольга сердито бросила:
— Я совершенно уверена, что купчая подделана… только доказать это нельзя. Никому я ничего не докажу, а если попытаюсь, затянется надолго…
— Вот и я говорю, — сказал Анатоль мягко. — Мы уедем в Европу. Фальшивый заграничный паспорт для тебя, в конце концов — не столь уж труднодобываемая вещь. А уж в Европе… Если хочешь, можешь даже стать графиней. Я не шучу. В Вене обитает один примечательный субъект, напрочь разорившийся граф из очень старого рода. В поисках средств к существованию он давненько уже открыл оригинальный источник дохода: пользуясь недочетами и прорехами в законах Австрийской империи, официальнейшим образом удочеряет… либо усыновляет нуждающихся в титуле людей. Насколько мне известно, он наплодил уже не менее трех дюжин натуральнейших графов и графинь. Разумеется, за очень приличное вознаграждение. А когда ты станешь австрийской графиней, крайне трудно будет тебя связать с беглой крепостной девкой камергера Вязинского… А уж в Европе, чует мое сердце, мы с тобой сможем многого добиться…
Ольга молчала, вертя в пальцах круглый бокал на высокой тонюсенькой ножке.
— Что ты об этом думаешь?
— А что я могу думать? — пожала она плечами. — Мне ничего более и не остается…
Она встала и отошла к окну, за которым уже сгущались сыроватые сумерки. Горечи не было, скорее уж некоторое возбуждение в ожидании жизненных перемен. В прежней жизни не оставалось ничего, о чем стоило бы сожалеть — разве что следовало, навестив свой домик на Васильевском с соблюдением всех предосторожностей, забрать оттуда загадочный медальон, единственное звено, связывающее ее с таинственными родителями. Ну что ж, значит — Европа. Лишившись колдовского дара, не особенно и поборешься с камергером и его шайкой, так что Анатоль кругом прав, нужно побыстрее покинуть Петербург…
За ее спиной раздались неспешные шаги — слишком неспешные, чтобы быть спокойными, и Ольга легонько улыбнулась в темноту: как всякая женщина, она могла предугадать события с превеликой точностью. Вот и сейчас прекрасно знала, что вскоре произойдет.
Самое главное — она не имела ничего против.
Когда ладони Анатоля легли на ее плечи, Ольга не пошевелилась, лишь спросила тихо:
— И это весь долгий срок, на который тебя хватило, чтобы сдерживаться?
— Знаешь, у тебя в голосе сейчас есть что-то, что придает уверенности…
— У меня печаль в голосе, — сказала она, улыбаясь. — Я — одинокое, беззащитное, слабое создание, совершенно потерянное в этом жестоком мире…
— Вот уж нет, — сказал он хрипло, все увереннее обнимая Ольгу и прижимая к себе. — Я не знаю, что в тебе кроется, что ты такое, но ты настолько не похожа на других… У меня голова кругом идет…
— И ты, разумеется, говорил это всем, кого собирался очаровать…
— Ничего подобного, я… Оленька…
— Да верю, верю, — сказала она, оборачиваясь к нему лицом. — И ничего не имею против…
Поначалу он действовал осторожно, скованно, словно опасаясь ее испугать страстным напором — но, вскоре уловив, что на его поцелуи и ласки отвечают с достаточной опытностью, стал и смелее, и предприимчивее. Пока он расстегивал на ней рубашку, Ольга не отрывалась от его губ и, ощутив нетерпеливые ладони на своей груди, подумала мельком, что жизнь все же как-то налаживается…
Глава четырнадцатая
Любитель редкостей
Пробуждение выдалось самое безмятежное — Ольга пребывала, как сразу вспомнила, открыв глаза, в безопасном месте, и жизнь пока что складывалась, и крыша над головой имелась, и не было нужды пробавляться сухой корочкой с родниковой водой, и преследователей не наблюдалось поблизости, и рядом сонно посапывал не только человек, на коего можно полагаться, но и неплохой любовник, не обманувший ее ожиданий…
Вышепомянутый индивидуум вскинулся вдруг с придушенным воплем, хватая воздух руками, сел в постели, озираясь, не сразу вернувшись в реальность. Увидев Ольгу, блаженно обмяк, опустился на подушки и уставился в потолок с видом полного довольства жизнью. Идиллия, а? Словно в пасторальном романе аббата Бенуа о счастливых пейзанах…
— Тебя, часом, не разъяренный Сперантьев преследовал, требуя вернуть брильянты?
— Хуже, — сказал Анатоль, слегка поеживаясь. — Привиделось вдруг, будто все почудилось, а на самом деле не было ни брильянтов, ни тебя…
— И о чем же ты больше сожалел, позволь спросить? — лукаво прищурилась она.
— Привиделось вдруг, будто все почудилось, а на самом деле не было ни брильянтов, ни тебя…
— И о чем же ты больше сожалел, позволь спросить? — лукаво прищурилась она.
После чего была сграбастана, опрокинута на спину, жарко расцелована и некое неотмеренное, но безусловно долгое количество времени тихонечко постанывала в объятиях опытного любовника, отвечая со всем пылом. Когда страсти улеглись и они лежали молча, умиротворенные, наконец-то последовал ответ, о коем следовало догадаться заранее:
— О тебе, конечно. Камушков на свете много, а вот ты… — он искренне рассмеялся. — Вот что делает с человеком предосудительный образ жизни. Будь ты по-прежнему благонравной барышней из хорошего дома, а я — блестящим, но ординарным гвардейским поручиком, мы ведь могли и не дойти до такого… уж наверняка. Вообще могли разминуться, как две лодки на Неве…