Со всей осторожностью, неведомо чего ожидая, Ольга потрогала кончиком указательного пальца синий овал. Ощущения оказались именно такими, какие бывают при прикосновении к чистой и гладкой поверхности эмали или стекла. Когда она отняла палец, никаких следов на безукоризненной синеве не осталось.
Ободренная, Ольга потрогала другую половинку медальона — на этот раз поднося палец гораздо медленнее и далеко не сразу решившись коснуться: полное впечатление, что там нет никакой «поверхности», что это и в самом деле крохотное окошечко, ведущее в иные миры… Палец замер, будто наткнувшись на чудесным образом затвердевший воздух…
Пробовать во второй раз она не решилась. Звездочки безмятежно сияли во мраке, едва заметно перемещаясь, не похоже было, чтобы прикосновение пальца как-то нарушило картину. И то ладно. Не стоит рисковать, чтобы не оказаться в положении незадачливого ученика чародея из старой сказки — от какового Ольга, собственно, недалеко ушла, несмотря на первые успехи.
Услышав, как поворачивается дверная ручка, она торопливо выдвинула ящик туалетного столика, бросила туда медальон и повернулась к двери с самым безмятежным видом. Только Татьяна могла войти к ней без стука, запросто, но все равно, не до лишних вопросов…
Это и в самом деле была Татьяна, полностью одетая для выхода, и Ольга поймала себя на том, что платье названой сестрички ей незнакомо: за время петербургской жизни они как-то отдалились друг от друга — учитывая напряженную двойную жизнь Ольги, ничего удивительного, но ей стало всерьез казаться, что и у Татьяны появилась какая-то другая жизнь. От нее, определенно, веяло тайной, уж это-то Ольга в нынешнем своем положении угадать могла легко…
— Ну наконец-то я тебя застала, — сказала Татьяна, усаживаясь. — Кто бы мог подумать, что тебя так закружит вихрь светских удовольствий… Добрых дней пять не виделись, правда?
— Пожалуй, — сказала Ольга, все более убеждаясь, что не ошиблась.
От нее, определенно, веяло тайной, уж это-то Ольга в нынешнем своем положении угадать могла легко…
— Ну наконец-то я тебя застала, — сказала Татьяна, усаживаясь. — Кто бы мог подумать, что тебя так закружит вихрь светских удовольствий… Добрых дней пять не виделись, правда?
— Пожалуй, — сказала Ольга, все более убеждаясь, что не ошиблась. — Но вихрь сей не одну меня закружил, сдается…
— Ну, это же Петербург…
— Однако что-то я не слышу в твоем голосе особой радости. И в глазах счастья не вижу… Или у тебя теперь есть секреты даже от меня?
«А у меня вот есть», — подумала она с некоторой грустью. И ничего тут не поделаешь, есть вещи, в которые не поверит даже человек, знающей тебя всю сознательную жизнь, как и ты его…
— Ну что ты, — сказала Татьяна. — Не может быть таких секретов. Мне просто грустно. Оттого, что этот город, чащоба каменная, не дает и десятой доли той свободы, какой мы располагали в вязинской глуши…
Внимательно присмотревшись к ней, Ольга покачала головой с понимающим видом: тут даже не требовалось колдовского умения, просто достаточно знать подругу…
— Ах, вот оно что, — продолжала Ольга, улыбаясь во весь рот. — Если я правильно истолковала твой загадочный вид, появился некий рыцарь…
— Угадала.
— И он тебе настолько пришелся по нраву, что ты не прочь с ним увидеться так… как мы, бесшабашные девицы, себе это порой позволяли в глуши?
— Снова угадала, сущая колдунья… — Татьяна печально вздохнула. — Он меня настолько покорил, что я сама теперь не прочь его покорить…
— Я его видела?
— Нарумов. Конногвардеец.
Ольга напряглась, старательно перебирая в памяти молодых людей.
— Ну как же, бал у Мамоновых… — наконец кивнула она. — Мои поздравления. Приятный молодой человек, оч-чень недурен… И, между нами, двумя благонравными барышнями из хорошего дома, не грех бы полюбопытствовать, насколько он… предприимчив, а?
Вид у Татьяны был грустный донельзя, сейчас она могла бы позировать скульптору, ваяющему аллегорическое изображение Скорби.
— Подсказал бы кто, как осуществить это нереальное предприятие, — сказала она печально. — Здесь Петербург, Олюшка. С порядками, заведенными раз и навсегда. Категорически не принято пускаться в некие эскапады, если перед тобой — девица. Боюсь, даже если я сама изложу ему суть своих желаний в самых недвусмысленных выражениях, он от меня в окошко выпрыгнет — у здешних дурачков этикет в крови циркулирует… А выходить за него замуж мне нисколечко не хочется — не настолько далеко мои помыслы простираются, они гораздо приземленнее… Это какой-то тупик.
— Да нет тут никакого тупика, — сказала Ольга, не особенно и раздумывая. — Наоборот. Есть волшебное слово, способное в мгновенье ока сделать из любого светского опасливого кавалера образец предприимчивости…
— Шутишь?
— Нисколечко, — воскликнула Ольга. — И, что самое смешное, слово это краткое, совершенно не трудное в чтении и произношении… Звучит оно следующим образом: вдова.
— Ничего не понимаю…
— Сейчас поймешь, — сказала Ольга.
— Ничего не понимаю…
— Сейчас поймешь, — сказала Ольга. — Я не отвлеченно рассуждаю, а по собственному опыту знаю, насколько это слово волшебно. И не скрывать же его от самой близкой подруги…