— Матушка! — взвыл Степан. — Голубушка! Мы люди подневольные, рабского состояния, сама ж, поди, понимаешь, что за нехристи нас в неволе держат…
Судя по голосу, он не питал особенных иллюзий насчет Ольгиного великодушия, вообще в таковом ее не подозревал. Ольга с некоторым любопытством принюхалась — нет, пока что до крайней степени испуга он не дошел…
— Бедный, — сказала она. — Еще немного, и я начну слезы лить над твоей судьбинушкой… Да нет, не стоит. Насколько я помню, то, что тебе поручали, тебе очень даже нравилось, да и сейчас вы пришли не цветы мне дарить… — она наклонилась и произнесла с расстановкой: — Я тебе ничего не сделаю, тупая скотина, не хочу пачкать рук… Я сейчас просто-напросто отсюда уйду, но предварительно, перед тем как вас тут запереть, мишку с цепи спущу. Он, по-моему, сердитый — посиди-ка на цепи столько времени…
— Милая, голубушка, красавица… — пролепетал Степан, корчась. — Помилосердствуй, не бери грех на душу.
— Я и не беру, — сказала Ольга преспокойно. — А за мишку я не в ответе, он наверняка пришел в совершеннолетие и своим соображением живет. Ты его попробуй уговорить… Ну, мне, пожалуй что, некогда…
И, потянув носом, удовлетворенно отметила, что испуг пленника достиг крайнего и позорного предела.
— А за мишку я не в ответе, он наверняка пришел в совершеннолетие и своим соображением живет. Ты его попробуй уговорить… Ну, мне, пожалуй что, некогда…
И, потянув носом, удовлетворенно отметила, что испуг пленника достиг крайнего и позорного предела.
— Ну чем тебя просить? Помилуй уж… — чуть ли не выл Семен.
Ольге в конце концов стало тошно и противно — не было особой радости в том, чтобы и далее тешить душу зрелищем унижения столь мелкого врага. Враги у нее имелись настоящие, а этот…
— Отвечай кратко и быстро, — сказала она деловито. — Тогда я тебя оставлю в живых. Значит, господа уехали?
— Ага. Оба.
— Кто остался в доме? Мелочь?
— Она самая. Мы, скудные, хоть и в немалом количестве, а все ж не более чем дворня… Управитель, правда, не без силенок, но по сравнению с господами — да и с вами, барышня! — мелок… Чем хотите клянусь, не обманываю, идите себе своей дорогой, а я о вас и думать забуду…
— От твоего великодушия меня сейчас слезы прошибут… — сказала Ольга сквозь зубы.
И, не сдержавшись, метко пнула верзилу в причинное место — не особенно и сильно, впрочем, но все же чувствительно, так что вопль он исторг могучий. Она не видела смысла в долгом допросе пленных: главное было ясно, следовало побыстрее уносить ноги, пока не произошло каких-нибудь неожиданостей. Ее беспокоило, что приступы мерцания становились все длиннее…
— Ну ладно, — сказала она, размышляя вслух. — Спасибо этому дому, пойдем к другому.
В подземелье повисла напряженная тишина.
Глава одиннадцатая
Ночные странствия
— Лежи тихо, — сказала Ольга, равнодушно глядя на обделавшегося камергерского холуя. — А впрочем… Можешь и песни петь во всю глотку, хоть духовные стихиры, хоть мужицкие непристойности. Мне все равно, здесь скоро и так будет шумно…
Степан завел что-то насчет того, что он отслужит чем хошь и сколько хошь, по гроб жизни не забудет…
— Да замолчи ты! — сказала Ольга, легонько пнула его под ребра и отошла, сразу забыв и о нем, и о его дружках: те, несомненно, пребывали в полном и ясном сознании, но затаились, как мышки, чтоб, не дай бог, не обратить на себя неблагосклонного внимания рассерженной Ольги.
Медведь робко заворочался.
— Ну что, Михайло Потапыч? — весело сказала Ольга, поворачиваясь к нему. — Придется вам потрудиться на совесть, вы уж меня не подведите, а то шкуру спущу…
Одно движение пальцев — и железный ошейник распался, с грохотом упав на каменный пол. Несколькими движениями Ольга смирила медведя, развернула мордой к двери и погнала наружу. Сама двинулась следом. Хотела было поднять дерюжный мешок — какая-никакая, а все же одежда, — но он оказался посреди кучи медвежьего дерьма. Ладно, что-нибудь придумаем…
Медведь, двигаясь механически, точно кукла протиснулся в коридор, Ольга вышла следом. Справа был тупик, и она, не раздумывая, развернула мишку налево, в ту сторону, откуда брезжил слабый свет, напоминавший свечение масляного фонаря.
В широком коридоре, некогда устроенном со всем старанием, выложенном тем же диким камнем, Ольга заметила каменную лестницу с литыми чугунными перилами, ведущую наверх, — судя по всему, ее строили опять-таки с превеликим тщанием, так, чтобы барину было удобно по ней спускаться.
Заканчивалась лестница массивной дверью, по обе стороны которой ровным пламенем — чистое маслице, сразу видно, первосортное — светили два круглых фонаря. Дверь была приоткрыта.
Ольга послала наверх нечто вроде изучающего взгляда: ни единого сильного врага поблизости, разве что чувствуется присутствие кучки холуев, дрыхнущих без задних ног, лишь пара-тройка из них наделена мелкими домашними волшебствами вроде того, что тускнело вокруг Степана. Да в одном месте просматривается нечто поярче гнилушки — надо полагать, это и есть тот управитель, о коем поведал Степан. Что ж, благородные господа чересчур понадеялись на свои силы, уверены были в превосходстве своем, что их и подвело, уродов…