— А самозваное присвоение мундира и чина?
— Ну, если бы не самозваное присвоение, то, быть может, сегодня днем на маневрах все сложилось бы гораздо трагичнее…
— Вынужден признать вашу правоту, — граф досадливо поморщился. — Тут вам не возразишь… Знаете что, милейший корнет? Слово чести, я ни минуты не поколебался бы вас все же арестовать, даже несмотря на ваш героический ореол спасителя императора… будь вы хоть чуточку менее загадочны. Как видите, я с вами предельно откровенен. Все происходящее слишком странно и нелогично… Вас, строго говоря, не существует, вы — призрак, фантом… но тем не менее исключительно благодаря вашим трудам император остался цел и невредим. После чего вы скрылись. И то, и другое категорически не укладывается в логику поведения авантюриста, вообще человека, имеющего корыстные побуждения. Любому ясно, на сколь обильный водопад благ может рассчитывать спаситель императора. Государь умеет быть благодарным и, безусловно, готов осыпать вас милостями… И тем не менее вы скрылись.
— А если мне ничего не нужно?
— Вот это-то и удивляет. Государя в том числе. Всем, решительно всем от него что-нибудь нужно…
— И вам тоже?
— Конечно, — сказал граф без запинки.
Государя в том числе. Всем, решительно всем от него что-нибудь нужно…
— И вам тоже?
— Конечно, — сказал граф без запинки. — Я ведь тоже живой человек и, если ничего настырно не выпрашиваю все же кое о чем мечтаю… Все мы люди… Так вот, я в растерянности. Не представляю, что с вами делать. Хорошо бы, конечно, силком увести вас и представить императору помимо вашего желания, но это лишь усложнит ситуацию…
— Почему?
— Я вам выдам государственную тайну, — сказал граф, понизив голос. — В случае чего ваше положение уже настолько отягощено, что я готов рискнуть… Мы ни на шаг не продвинулись в расследовании заговора. Потому что названный вами Темиров был вскорости обнаружен в штабной палатке, где он, судя по внешним признакам, совершил самоубийство с помощью кинжала, вонзив его себе в сердце…
— Вы верите в самоубийство?
— Да какая разница, во что я верю! — в сердцах бросил Бенкендорф. — Коли у меня нет сведений, противоречивших гипотезе самоубийства…
— А Вистенгоф? — вырвалось у Ольги.
— Вистенгоф? Вистенгоф еще до наступления темноты ухитрился покончить с собой в надежнейшем «секретном каземате» Петропавловской крепости. Никто и подумать не мог, что он окажется способным смастерить петлю из разорванного белья и содранных с мундира шнуров, да еще удавиться в лежачем положении, привязав петлю к ножке стола… Да вдобавок часовой, поставленный именно на подобный случай следить за заключенным неотступно… — граф досадливо сморщился, словно лимон раскусил. — Часовой пытается оправдывать свою несомненную нерадивость и упущение фантастическими россказнями, в которые ни один серьезный современный человек не поверит…
— Что за россказни? — жадно спросила Ольга.
— Вздор, совершеннейшие вымыслы, не будем об этом, — решительно сказал Бенкендорф. — Есть дела поважнее… Теперь вы понимаете? Допустив — исключительно допустив! — что вы не облыжно оклеветали по каким-то своим побуждениям известных особ, я тем не менее не в состоянии ничего предпринять. У меня нет ровным счетом ничего, кроме вашего слова. А это, согласитесь, чересчур зыбкий фундамент. Допустим — опять-таки только допустим! — что вы говорите правду. Я сведу вас с Вязинским или тем же Кестелем… и они расхохочутся вам в лицо, не правда ли? У вас есть надежные улики?
— Нет, — призналась Ольга. — Но я слышал все их разговоры, я могу изложить их планы во всех деталях…
— Доказательства, доказательства, — воскликнул граф, морщась как от зубной боли. — Улики! Где они? У нас, простите, не дикая Персия, где рубят головы попросту. В Российской империи существуют законы и судопроизводство. Прикажете предъявить в виде улики вас? Пусть и спасителя императора, но особу крайне, простите, мутную? Самозванца непонятного происхождения? Вы сами-то готовы предстать перед…
— Нет, — сказала Ольга.
— Вот видите… Понимаете теперь мое положение?
— Подождите, — сказала Ольга. — Но ведь мне доподлинно известно, что ваше… учреждение в последнее время вело некоторое расследование, причем те имена, что я называл, всплывали в ходе тайного следствия…
— Ах, вот как? — медленно произнес Бенкендорф.
— Вы и такие вещи знаете? Хотите полной откровенности, корнет? Иногда я жалею, что у нас давным-давно отменена пытка. Столько интересного можно было бы узнать, вздернув вас на дыбу… Я знаю, это гнусные мысли, подлые, недостойные современного человека, но я не могу от них отделаться…
— Это вы от бессилия…
— Наверняка, — согласился граф. — Я обязан понимать — но ничего не понимаю… Предположим, я вас все же арестую. А вы будете молчать… И я вновь не продвинусь ни на шаг. Вот потому-то я и поставил все на карту, потому-то я не спешу вас арестовывать — а вдруг вы, загадочнейший субъект, мне чем-то да поможете? По крайней мере, как показали недавние события, вы всецело на нашей стороне, а это кое о чем говорит и внушает надежды… — Бенкендорф уставился на Ольгу жестко, с нехорошим огоньком в глазах. — Но бойтесь меня обмануть…