Я выныриваю на поверхность, отряхиваясь, как пловец. В глотке горчит, я чувствую вкус желчи. Безумие, говорю я себе: это вкус безумия! Как?то, очнувшись, я обнаружила, что стою лицом к стене. В руке у меня карандаш со сломанным грифелем. И по всей стене — корявые, сходящие на нет каракули, бессмысленные, вышедшие изнутри меня или того, кто во мне.
Я позвонила доктору Сифрету.
— Мне кажется, диконал стал плохо на меня действовать, — сказала я и описала симптомы. — Я хотела спросить, не можете ли вы назначить какое?то другое средство.
— Я никак не ожидал, что вы все еще считаете себя моей пациенткой. Вам давно следовало лечь в больницу, там вам окажут соответствующую помощь. Я не могу вести прием больных по телефону.
— Мне надо от вас совсем немного, — сказала я. — От диконала у меня начались галлюцинации. Нельзя ли назначить что?нибудь другое?
— А я говорю вам, что заочно лечить не стану. И никто из моих коллег не станет.
Я долго молчала, и он, должно быть, поду мал, что нас разъединили. По правде говоря, я колебалась. Ты понимаешь? Мне хотелось сказать: я устала, до смерти устала. In manus tuas: возьмите меня в свои руки, позаботьтесь обо мне или, если это невозможно, сделайте то, что делают в таких случаях.
— Позвольте задать только один вопрос, — сказала я. — Эти симптомы — они бывают и у других?
— Пациенты реагируют на лекарства по?разному. Вполне возможно, что ваши симптомы вызваны диконалом.
— Тогда, если вы вдруг передумаете, будьте так добры, позвоните в аптеку «Авалон» на Милл?стрит и продиктуйте им другой рецепт. Я не обманываюсь насчет своего состояния, доктор. Мне нужно не лечение, а только избавление от боли.
— А если вы передумаете, миссис Каррен, и захотите явиться ко мне на прием, днем или, ночью, вам достаточно поднять телефонную трубку.
Через час раздался звонок в дверь. Рассыльный из аптеки принес новое лекарство из расчета на две недели приема. Я позвонила в аптеку:
— Тайлокс, — спросила я, — это что, самое сильное средство?
— В каком смысле?
— Я хочу сказать, это последнее, что можно назначить?
— У вас совершенно неверное представление, миссис Каррен. Не бывает первых и последних средств.
Я приняла две новые пилюли. Опять боль, как по волшебству, ушла куда?то, опять эйфория, ощущение, что возвращаешься к жизни. Я приняла ванну, снова легла, попыталась читать и погрузилась в сумбурный сон. Час спустя я уже проснулась. Боль потихоньку просачивалась обратно, вместе с сопровождающей ее тошнотой; вдали замаячила тень привычной депрессии.
Лекарство от боли: луч света, после которого становится вдвое темней.
Вошел Веркюэль.
— Я приняла новые пилюли, — сказала я. — Они ничуть не лучше. Быть может, немножко сильнее, вот и всё. — Примите больше, — сказал Веркюэль. — Не обязательно ждать четыре часа. Совет алкоголика.
— До этого наверняка дойдет дело, — сказала я. — Но если я могу принимать их, когда захочу, отчего не принять все сразу?
Мы помолчали.
— Почему вы выбрали именно меня? — спросила я.
— Я вас не выбирал.
— Почему вы пришли сюда, в этот дом?
— Тут нет собаки.
— А еще?
— Я думал, вы не станете поднимать шума.
— А я подняла шум?
Он приблизился ко мне. Лицо у него опухло, от него пахло спиртным.
— Если хотите, чтобы я вам помог, так я помогу, — сказал он. Наклонившись, он взял меня за шею так, что большие пальцы слегка надавили на гортань, а три искалеченных оказались под ухом.
— Не надо, — шепнула я и оттолкнула его руки.
— Не надо, — шепнула я и оттолкнула его руки. Глаза у меня наполнились слезами. Я взяла его руки в свои и стала колотить ими о свою грудь — жест скорби, прежде мне незнакомый.
Скоро я затихла. Он по?прежнему склонялся ко мне, позволяя себя использовать. Пес положил нос на край постели, вынюхивая, Что мы делаем.
— Вы позволите собаке со мной спать? — спросила я.
— Зачем?
— Чтобы согреться.
— Он не станет. Он спит со мной.
— Тогда ложитесь здесь.
Я долго ждала, пока он поднимется ко мне наверх. Приняла еще одну пилюлю. Потом свет в коридоре погас. Я услышала, как он снимает ботинки.
— Можете на этот раз и шляпу снять, — сказала я.
Он лег у меня за спиной, поверх одеяла. Я почувствовала запах от его немытых ног. Он тихонько свистнул; пес запрыгнул на кровать, покружился на месте, устроился между его и моими ногами. Словно оберегающий нашу честь Тристанов меч. Пилюли снова сотворили чудеса. В течение получаса, пока он и собака спали, я лежала не шевелясь, забыв о боли, с душою чуткой, как натянутая тетива. Перед глазами мелькнуло видение: Бьюти на спине у матери приближается ко мне, повелительным жестом указывая вперед. Потом оно ушло, и заклубившаяся пыль; пыль Бородино, накатила на меня, словно поднятая колесницей смерти. Я включила свет: полночь.
Скоро я задерну занавес. С самого начала это рассказ не о том, что происходит с моим телом, но с душой, которой оно дает кров. Ты не увидишь того, что свыше твоих сил: как женщина мечется в горящем доме от окна к окну и зовет на помощь сквозь решетки.
Веркюэль со своей собакой так мирно спят рядом с этими потоками скорби. Они исполняют свое предназначение — ждут, пока на свет явится душа. Совсем еще неумелая; мокрая, жалкая, слепая.