Мы стали вместе листать книгу. Используя законы перспективы, иллюстратор сумел придать стоянкам под луной, песчаным холмам, священным руинам какую?то напряженную таинственность. Никто не сделал ничего подобного с Южной Африкой — не превратил ее в таинственную землю. И теперь уже поздно. В воображении она навсегда останется страной направленного, мощного света, где нет теней, нет глубины.
— Берите и читайте какие хотите книги, — сказала я. — Наверху их еще больше. Вы любите читать?
Веркюэль отложил книгу.
— Я иду спать, — сказал он. Я опять почувствовала легкое замешательство. Почему? Потому, что, говоря по правде, от него плохо пахнет. Потому, что я предпочитаю не думать о том, как он выглядит в нижнем белье. Самое страшное — ноги: с ороговелыми потемневшими ногтями.
— Можно задать вам один вопрос? — сказала я. — Где вы жили прежде? До того, как стали бродяжничать?
— Я ходил в море, — ответил Веркюэль. — Я же вам говорил.
— Но в море нельзя жить. Люди не рождаются в море. Ведь вы не провели там всю свою жизнь.
— Я работал на траулерах.
— А потом?
Он покачал головой.
— Я просто спросила, — сказала я. — Хочется хоть немного знать того, кто живет с тобой рядом. Это естественное желание.
Он криво улыбнулся, обнажив ряд длинных желтых зубов — свою собачью сущность. Ты что?то скрываешь, подумала я, только что? Несчастную любовь? Судимость? И я тоже улыбнулась. Так мы стояли с ним, улыбаясь — каждый своим собственным мыслям.
— Если хотите, — сказала я, — можете опять спать на диване. Он как будто замешкался.
— Собака привыкла спать вместе со мной.
— Прошлой ночью ее с вами не было.
— Если я не приду, она не даст никому покоя.
Я не заметила, чтобы прошлой ночью от собаки было какое?то беспокойство. Пока она сыта, ей все равно, где он спит. Подозреваю, что он использует ее как предлог; женатые мужчины обычно ссылаются на то, что жена будет беспокоиться. С другой стороны, быть может, я доверилась ему как раз из?за собаки. Собаки вынюхивают, что добро и что зло; охраняют черту между ними; это стражи.
Меня этот пес так и не принял. Слишком сильно от меня пахнет кошками. Женщина?кошка: Цирцея. А он, обойдя на траулерах все моря, бросил здесь якорь.
— Как хотите, — сказала я и пошла закрыть за ним дверь. Бутылку шерри он прихватил с собой, но я сделала вид, что не заметила. Все?таки жаль, подумала я (последняя мысль, перед тем как отключиться под действием пилюль), мы могли бы прекрасно жить в этом доме вместе-я наверху, он внизу-все то время, какое мне еще осталось.
Чтобы ночью кто?то был поблизости. Ведь это все, что нам в конечном счете нужно: чтобы рядом кто?то был, чтоб было кого окликнуть в темноте. Мать — или того, кому случится ее заменить.
Верная своему слову, я побывала на Кэледон?сквер и попыталась выдвинуть обвинение против тех двух полицейских. Но оказалось, что право выдвигать обвинение имеет только «непосредственно потерпевшая сторона».
— Сообщите нам все, что вы знаете о пострадавших, чтобы мы начали расследование, — сказал мне регистратор. — Кто эти два мальчика?
— Я не могу назвать имена без их разрешения.
Он положил ручку. Молодой человек, подтянутый, весьма корректный, — полицейский нового поколения. Из тех, кто отшлифовывает свою подготовку на дежурствах в Кейптауне — учится не терять самообладания, оказавшись лицом к лицу с отстаивающим свои права либералом?гуманистом.
— Не знаю, дорожите ли вы честью мундира, который носите, но ваши коллеги на улице его позорят. Кроме того, они позорят меня. И мне стыдно. Не за них, за себя. Вы не даете мне выдвинуть обвинение, потому что я якобы не являюсь пострадавшим лицом. Но я пострадала, непосредственно пострадала от их действий. Вы хоть понимаете, о чем я говорю? Он не отвечал — просто стоял выпрямившись и настороженно ждал, что последует дальше. Тот, кто сидел позади него, склонился над своими бумагами, делая вид, что не слушает. Но боялись они напрасно. Больше сказать мне было нечего; во всяком случае я не нашлась что сказать.
Веркюэль ждал меня в машине на Бёйтенкант?стрит.
— Я вела себя как идиотка, — сказала я, внезапно почувствовав, что сейчас расплачусь. — «Мне стыдно за вас», — заявила я им. Они, должно быть, всё еще смеются. Но какие другие чувства могу я испытывать? Или надо смириться с тем, что так и будешь отныне жить: в состоянии стыда? Возможно, стыд-это просто то самое, что я постоянно испытываю. Это образ жизни тех, кто предпочел бы умереть.
Стыд. Унижение. Прижизненная смерть. Какое?то время мы молчали.
— Не дадите мне взаймы десять рэндов? — сказал Веркюэль. — В четверг я получаю свою пенсию по инвалидности. Тогда я вам отдам.
3
Прошлой ночью, уже под утро, раздался телефонный звонок. Женский голос, одышливый, какой бывает у тучных людей:
— Мне нужна Флоренс.
— Она спит. Все спят.
— Знаю, разбудите ее. На улице был дождь, впрочем, не очень сильный. Я постучала в комнату Флоренс. В тот же момент дверь распахнулась, словно она уже стояла там, ожидая, когда ее позовут. В глубине комнаты ребенок застонал во сне.
— Вас к телефону, — сказала я.
Через пять минут она поднялась ко мне. Без очков, с непокрытой головой, в длинной белой ночной сорочке она выглядела гораздо моложе.