Но Федератовна,
обернувшись, хлестнула ладонью по лицу Божева, а он не посмел
обидеться. Ночью же, учтя эпоху, Божев уничтожил все ночлежные
тыквы, чтобы улучшить тем самым свое политическое положение и
ослабить очередную невзгоду жизни.
x x x
На следующий день доярку Айну понесли в гробу два выходных
пастуха. За ее гробом шла подруга — профуполномоченная,
провожавшая тело, несмотря на неплатеж Айной членских взносов;
тут же находился кузнец Кемаль, вздыхавший все время от
какой-то нечленораздельной силы; затем двигался Умрищев с
Божевым, и в стороне ото всех шла Надежда Босталоева, держа за
руки Мемеда, малолетнего брата Айны. Впереди гроба шел Вермо.
Один скотник имел хроматичесхую гармонию и дал ее Вермо, чтобы
музыка сопровождала погибшую.
До могилы было далеко — версты две. Друг Айны, кузнец
Кемаль, выбрал для погребения сухое песчаное место и вырыл там
могилу, чтобы девушка побольше пролежала целой.
Когда вышли подальше, Николай Вермо сыграл по слуху
«Аппассионату» Бетховена; в течение игры он чувствовал радость
и победу и желал отомстить всему миру за беззащитность
человека, которого несли мертвым следом за ним. Существо жизни,
беспощадное и нежное, волновалось в музыке, оттого что оно еще
не достигло своей цели в действительности, и Вермо, сознавая,
что это тайное напряженное существо и есть большевизм, шел
сейчас счастливым. Музыка исполнялась теперь не только в
искусстве, но даже на этом гурте — трудом бедняков, собранных
изо всех безнадежных пространств земли.
С пустого неба солнце освещало землю и шествие людей; белая
пыль эоловых песков неслась в атмосферной высоте вихрем,
которого внизу было не слышно,— и солнечный свет доходил до
земной поверхности смутным и утомленным, как сквозь молоко.
Жара и скука лежали на этой арало-каспийской степи; даже
коровы, вышедшие кормиться, стояли в отчаянии среди такого
тоскливого действия природы, и неизвестный бред совершался в их
уме. Вермо, мгновенно превращавший внешние факты в свое
внутреннее чувство, подумал, что мир надо изменять как можно
скорей, потому что и животные уже сходят с ума. В этом
удручении Вермо спросил у Босталоевой, что ей представлялось,
когда он играл.
— Мне представлялась какая-то битва,— как мы с кулацким
классом, и музыка была за нас!— ответила Босталоева.
Вермо сыграл далее свое сочинение, заключавшее надежду на
приближающийся день жизни, когда последний стервец будет убит
на земле. Вермо всегда не столько хотел радостной участи
человечеству — он не старался ее воображать,— сколько
убийства всех врагов творящих и трудящихся людей.
Поэтому его музыка была проста и мучительна, близкая по
выразительности к произношению яростных слов.
— Мне представлялась какая-то битва,— как мы с кулацким
классом, и музыка была за нас!— ответила Босталоева.
Вермо сыграл далее свое сочинение, заключавшее надежду на
приближающийся день жизни, когда последний стервец будет убит
на земле. Вермо всегда не столько хотел радостной участи
человечеству — он не старался ее воображать,— сколько
убийства всех врагов творящих и трудящихся людей.
Поэтому его музыка была проста и мучительна, близкая по
выразительности к произношению яростных слов. Одна пьеса Вермо
такой и была, и он сыграл ее, когда гроб поднесли к степной
песчаной могиле. Умрищев и Божев не понимали музыки Вермо; они
думали, что эти звуки имеют горестное значение, и понемногу
плакали из приличия.
Около открытой могилы уже сидела Федератовна и смотрела
внутрь земли. Она смерти не боялась, ей только было удивительно
— куда же денется ее активная сила, если придется умереть, и
кто будет болеть тогда старой грудью за совхозное дело.
— А ты что ж мало плачешь-то?— спросила она у Божева.—
Ишь какой сухой весь пришел!
— Ветер слезы сдувает, Мавра Федератовна,— объяснил
Божев.
— Ветер?— удивилась Федератовна.— А ты отвернись от него
на тихую сторонку и плачь!..
Божев отвернулся и посилился добавочно поплакать, гладя
свое лицо со лба вниз,— но Федератовна, обождав, подошла к
нему, провела рукой по лицу, попробовала слезную влагу Божева
на язык и обнаружила:
— Разве это слезы? Они же не соленые! Ты пот со лба на
глаза себе сгоняешь — ты вон что надумал, кулацкий послед!
— Ей-богу, это слезы, Мавра Федератовна,— увещевал
Божев,— у тебя язык не чует.
— У меня-то не чует?— допытывалась Федератовна.— А если
б и чуял, так я своему языку не поверю, я только уму своему
верю да партии большевиков!..
Айну в тот момент положили на край могилы. Все прибывшие
люди стояли вокруг покойной и смотрели в ее лицо, уже снедаемое
ветхими силами смерти, старое, как у Федератовны.
— Прощай, дочка!— сказала Федератовна и, согнувшись,
поцеловала Айну, и видно было, как тело старухи стало
изнемогать от немощи, от забот и от злости к действующему,
живому врагу.
Надежда Босталоева расцеловала девушку-киргизку страстно и
несколько раз, а Умрищев только коснулся рукой ее лба и
произнес:
— Что ж тут горевать или поражаться: смерть всегда
присутствует в текущих делах истории!
Вермо попрощался с Айной предпоследним; целуясь с умершей,
он подумал, что если б она осталась жива, он мог бы жениться на
ней. Афанасий же Божев припал к Айне в последнюю очередь и
зарыдал над ней искренним голосом.
— Это он от страха старается: горя в нем нету!—
определила Федератовна страдание Божева.