— Хорошее животное!— оценил Умрищев кролика.
— Да, оно ничего: оно милое, Адриан Филиппович!—
согласился Божев.
Невдалеке показалась свинья; она подошла к Умрищеву и
покрутила около него хвостом, что также понравилось Умрищеву, и
он одобрил это животное.
Но зато, придя в служебный кабинет Високовского, Умрищев
сразу почувствовал ярость. В самом деле — в кабинете было
кругом нечисто, имелись следы и остатки каких-то огромных
животных, точно сюда приходили по делам быки, пригибаясь в
дверях; бумаги лежали под бутылками с мочой больных коров,
стены не имели убранства и были покрыты рваными итоговыми
данными, и на стуле у стола сидел, как посетитель, подсвинок.
— Это ж государственная измена!— воскликнул Умрищев в
кабинете.— Вы весь авторитет нашего руководства роняете
вниз!— закричал он по направлению к Високовскому.— Вас
скотина здесь не уважает, а вы целым штатом хотите руководить!
За такие кабинеты надо вон с отметкой увольнять!
— Тише, начальник,— попросил Високовский,— говорите
негромко; я вас услышу все равно.
— Вас бы надо гидрометеором по голове,— потише сказал
Умрищев,— чтоб вы почувствовали что-то.
— Гидрометеор — это дождь, товарищ Умрищев,— равнодушно
заявил Високовский.
— Я имею в виду тот дождь,— объяснил Умрищев,— который
шел при Иоанне Грозном — каменный, исторический дождь!
Вслед за тем Умрищев велел Божеву позвать гуртового кузнеца
Кемаля, убогого глухонемого счетовода Тишкина,
профуполномоченного, старушку Федератовну, а заодно и
Босталоеву с явившимся зачем-то инженер-музыкантом. Умрищев
любил иногда собрать, как родню, подчиненный аппарат в кучу и
поговорить с ним по душам, не составляя повестки дня.
x x x
Босталоева вошла в свое новое жилище, а Вермо остановился у
входа. Это было временное общежитие, построенное из земли и
покрытое для крепости дерном.
На правой половине земляной горницы лежали во сне усталые
доярки и телятницы, а налево храпели пастухи, водоносы,
колодезники, случники, студенты-ветеринары и прочие профессии;
некоторые же сидели на земляном полу и писали письма далеким
товарищам или читали книги, чертили изображения и думали,
облокотившись на руку.
Тут же, в сенях общежития, на большом столе для кружковых
занятий лежал мертвый человек. Он был покрыт красным сукном, но
одна небольшая старая женщина приоткрыла сукно у изголовья
мертвеца и гладила свободной рукой чье-то остывшее лицо.
— Это Айна?— спросила Босталоева у той устарелой женщины.
— Да — то кто же!— раздражительно ответила бочонковидная
старушка и обернулась своим лицом, похожим на блюдцеобразное
озеро.
Вермо подошел со стороны и загляделся на покойницу. Смуглая
девушка, наверно киргизка, лежала навзничь с постаревшим
грустным лицом и открыла рот от последней слабости. Босталоева
приподняла покрывало на покойнице и стала ощупывать своей рукой
тело Айны, будто разыскивая следы смерти и тайное место гибели
человека. Инженер так же близко наклонился над скончавшейся; он
увидел опухшее от женственности тело, уже копившее запасы для
будущего материнства, и терпеливые рабочие руки, без силы
сложенные на животе; Вермо разглядел полотно рубашки, которое
повсеместно выдавали ударницам, и почувствовал запах еще
сохранившегося пота и прочих отходов уже умолкшей, трудной
жизни; но смерти нигде не было заметно.
Тогда Босталоева отвернула ворот на горле Айны, и все
увидели темный запекшийся рубец вокруг шеи — след от бечевы,
которая перерезала гортань и сожгла дыханье этой девушки.
Здесь пришел Афанасий Божев и позвал Босталоеву с инженером
на совещание.
— Ведь миллиарды разных людей умерли бесполезно, сказал
Божев.— Что же вы одну-то стоите жалеете! Мало ли на свете
жителей осталось!.. Жалейте хоть меня, если в вас гнилой
либерализм бушует!
— Всех жалеть не нужно,— заявила старушка, бывшая тут,—
многих нужно убить…
Сказав это, пожилая рабочая отвернула от горя свое лицо, и
все промолчали, не понимая значения ее речи, а потом ушли на
гуртовое совещание.
Когда Божев привел Босталоеву и Вермо, Умрищев уже давно
говорил, сам не понимая о чем, а только чувствуя что-то доброе.
Он развивал перед присутствующими различные картины
мероприятий, например, предлагал так организовать все гуртовые
работы, чтобы каждый уж молчал постоянно, делал по раз
запущенному порядку свое узкое, мирное дело и ни во что не
совался.
— Каждому трудящемуся надо дать в его собственность
небольшое царство труда — пусть он копается в нем непрерывно и
будет вечно счастлив,-развивал Умрищев вслух свое
воображение.— Один, например, чистит скотоместа, другой чинит
по степи срубовые колодцы, третий пробует просто молоко —
какое скисло, какое нет,— каждый делает планово свое дело, и
некуда ему больше соваться. Я считаю, что такая установка даст
возможность опомниться мне и всему руководящему персоналу от
текущих дел, которые перестанут к тому времени течь. Пора,
товарищи, социализм сделать не суетой, а заботой миллионов.
Собрание молчало; старушка Федератовна уже загорюнилась,
облокотившись на коричневую руку; она знала, что ей думать, и
глядела на Умрищева, как на подлого.
— Что здесь такое?— спросила Босталоева.— Что мы
обсуждаем и какая повестка дня?
— Я ничего не понимаю,— со сдержанной враждебностью
объяснил Високовский,— обратитесь к товарищу директору: он
должен знать.