Доев домашний пирог, он пошел к
первому секретарю краевого комитета и сказал ему, что настала
пора обратить в топливо все животные извержения, лежащие на
площади края. Первый секретарь согласился подумать над этой
задачей в текущих делах бюро.
Когда наступило бюро, то на заседание вызвали как
докладчика Босталоеву и двух теплотехников из Института
Неизвестных Топлив. Обсудив мероприятие, бюро крайкома поручило
институту сделать в течение двух месяцев два опытных пресса для
«Родительских Двориков», а сам босталоевский совхоз превратить
в свою опытную станцию, связавшись с инженером Вермо и кузнецом
Кемалем.
Наполнившись счастьем своих достижений, Босталоева уехала
наутро в «Родительские Дворики», навстречу будущему времени
своей жизни.
x x x
Тем временем как Босталоева была в командировке, в
«Родительских Двориках» умерло восемнадцать коров, а у одного
быка непонятным образом был отрезан член размножения, и бык
тоже умер.
Кроме того, семь коров были убиты в драке животных у
дальнего водопоя, когда бык не сумел установить правильной
очереди: старые коровы начали стервенеть и бодаться и семерых
трехлеток кончили на месте.
Федератовна же лежала десять дней, больная животом и
поносом, и только терла десны во рту, не имея зубов, чтобы ими
скрипеть.
Високовский лично производил вскрытие коров и нашел
причиной их смерти крупную нечищеную картошку, которую им
скормили либо нештатные пастухи, либо неизвестные подкулачники.
Високовский призвал к павшим коровам выздоравливающую
Федератовну и, заплакав редкими слезами, жалобно сказал:
— Я не могу больше служить в таком учреждении!.. Я
специалист, я никаких родных в мире не имею, а здесь животных
воспитываю, а ваши кулаки их картошками душат, ваши колодцы
сухими стоят… Если кулаки у вас еще будут, а воды все мало и
мало, я уеду отсюда. Я два года любил телушку Пятилетку, в ней
уж десять пудов веса было, я мясного гения выращивал здесь, а
ее теперь затоптали в очереди за водой! Это контрреволюция: я
умру — или жаловаться буду!..
Федератовна скучно поглядела на Високовского, как глядела
на обычно на беспартийных.
— Какие это наши кулаки, дурак ты узкий!.. Езжай на
дальние степи стеречь гурты, я всех пастухов арестовала.
— Сейчас поеду,— вытерев лицо, смирно согласился
Високовский.
Федератовна сняла с работы также Вермо и Кемаля вместе с их
бригадами, рывшими котлованы под ветряную мельницу и еще под
одно сооружение, смысл которого Вермо до приезда Босталоевой
никому не говорил,— всю живую людскую наличность Федератовна
бросила в мясные гурты.
Сама же Федератовна села в таратайку и поехала без
остановки в умрищевский колхоз.
В колхозе была тишина, из многих труб шел дым, слабый от
безветрия и солнечной жары,— это бабы пекли блинцы; на дворах
жили толстые мясные коровы и лошади, на улицах копались куры в
печной золе и из века в век грелись старики на завалинках,
доживая свою позднюю жизнь. Грустные избы неподвижно стояли под
здешним старинным солнцем, как бедное стадо овец, пустые дороги
выходили из колхоза на вышину окружающих горизонтов, и
беззаботно храпели мужики в сенцах, наевшись блинцов с
чухонским маслом. Еще на краю колхоза Федератовна встретила
четырех баб, которые понесли в горшках горячие пышки в совхоз
своим арестованным мужьям-пастухам; однако те бабы, видно, не
особо горевали, так как ихние туловища ходили ходуном от сытых
харчей и бабы зычно перебрехивались.
Тоска неподвижности простиралась над почерневшими
соломенными кровлями колхоза. Лишь на одном дворе ходил вол по
кругу, вращая, быть может, колодезный привод; водило, к
которому был привязан вол, оказалось слишком длинным, так что
для вола требовался большой круг и ему разгородили соседние
плетни; поэтому вол то выходил на улицу, то скрывался на гумно.
Одинокий поющий звук ворота, вращаемого бредущим одурелым
животным, был единственным нарушением в полуденной тишине
дремлющего колхоза.
Федератовна остановила свою таратайку и пошла сквозь по
избам: ее всегда возмущала нерациональная ненаучная жизнь
деревень, устройство печек без правильной теории
теплоиспользования, общая негигиеничность и классовое
исхищрение зажиточных жителей.
В первой же избе, которую посетила Федератовна, была бьющая
в глаза ненормальность: в печке стояли два горшка с жидкой
пищей и бежали наружу, а баба сидела на лавке с чаплей и не
принимала мер.
Федератовна как была, так и бросилась в печку и выхватила
оттуда оба горшка голыми руками.
— Нет на вас образования, серые черти!— с яростью сказала
Федератовна хозяйке.— Ведь жидкость-то расширяется от
температуры, дура ты обнаглелая,— зачем же ты воду с краями
наливаешь: чтоб жир убегал?.. А в колхоз небось шла —
брыкалась! Да как же тебя, домовую, образованию научить, если
прежде всего единоличного демона твоего не задушить в тебе…
У-у, анчихристы, замучили вы нашего брата!.. Дай вот я к тебе
еще приду… Я еще погляжу, как ты в ликбез ходишь, какая ты
общественница здесь, дура неумильная!..
Федератовна ушла с несчастным сердцем, а дворовая баба
сначала обомлела, а потом ощерилась.
В другой избе Федератовна начала кушать молоко и сливки и
раскушала, что это совхозная продукция, отнюдь не колхозная:
слишком высок процент жира и пенка вкусна.