— Я теперь кандидат партии и ухожу со двора,— сказал
погонщик.-Бабушка,— обратился он к Федератовне,— ты с
совхоза, возьми меня туда.
— А что с тобою такое, родимец?— спросила Федератовна.—
Чего ты прежде не сигнализировал, какой ты кандидат партии!..
— Мне, бабушка, неважно тут стало, у меня сердце
испортилось от них и ум уморился…
— А отчего ж у тебя сердце-то испортилось?
— От них,— сказал вентиляторный батрак.— У них такая
наука, чтоб бить совхоз и твердеть зажиточному единоличнику…
Мишка Сысоев двух телок у совхоза свел — а ты не знала,— он
члену кооперации товарищу Священному их на фарш продал, в
кооперации товарищ Священный постоянно фарш на машине крутит,
раньше хотел сосисочную фабрику открывать — теперь войны
ожидает… Мишка Сысоев и Петька Голованец в пастухах были у
тебя и хотели коров увезть: они порезали их на степи, а товарищ
Священный обещал им лошадь, потом подрался с нею и убил
лошадь,— коров черекнули, а везти не на чем, тут ты поймала
пастухов и в амбар заперла. Они теперь сидят, кричат — им там
мочи нету, а бабы им блинцы пекут из твоего молока, а мука
своя…
— Я не давал установок бить совхоз!— вскричал Умрищев.—
Я теоретик, а не практик: я живу здесь лишь как исторически
заинтересованная личность, а в последнее время перехожу на
точные науки, в том числе на физику и на изучение бесконечно
больших тел! Это клевета классового врага на ряды теоретических
работников!
Священный по-страшному и беспрерывно хохотал, а Умрищев
глубоко, но чисто теоретически возмущался.
На дворе же все время шел жаркий день, стареющий в ветхой
пустынной пыли, покрытой чадом тления местной почвы, и весь
колхоз находился в этой туманной неопределенности атмосферы.
— Ведь здесь же была ликвидация кулачества: кто же тут
есть?— узнавала Федератовна, держа бдительный взгляд на всех
присутствующих людях.— Где же тут сидит самый принципиальный
стервец?
— А здесь они,— вяло показал погонщик на Умрищева и
Священного,— а под ними зажиточные остатки, которые жир
наживают на твоей говядине с совхоза. У тебя за год сто коров
семнадцать дворов съели — и мало, а ты один обман знала…
Федератовна на вид не удивилась, только подернулась гусиной
кожей возбуждения.
— А чего ж бедняки-колхозники глядели и молчали?—
спросила она.
— А это же я и есть бедняк-колхозник.— с собственным
изумлением сказал погонщик, сам в первый раз додумав, кто он
такой.— Как же я молчу, когда я весь говорю. На тебе топорик,
а то товарищ Священный сейчас убьет тебя.
Священный, чуть двинувшись, схватил погонщика
вентиляторного вола поперек и начал давить его слабое тело до
смерти, но погонщик стукнул его топором в темя незначительным
ударом уставших рук, и оба человека упали в мебель.
Умрищев,
вообще не склонный к практике действий, обратил внимание
Федератовны на полную неуместность происходящего факта. Тем
временем лежащий Священный был далеко не мертвый и пробил
ногами стену на улицу, высунувшись конечностями в деревню, но
уже обратно он не мог подобрать свои ноги, потому что погонщик
терпеливо дорубал голову своего врага.
Федератовна взяла погонщика за руку и увела его на двор.
Погонщик напился на дворе воды, поглядел на оставшийся без
Священного мир и повеселел.
— Это я работал на жаре без шапки, у меня голова ослабла,
и я тебе знать ничего не давал. Как буду на совхозе работать,
так куплю себе шапку.
— Нет, малый,— сказала Федератовна,— ты в совхозе не
будешь работать… Ты зачем, поганец, человека убил?— что ты
— вся советская власть, что ли, что чуждыми классами
распоряжаешься? Ты же сам — одна частичка, ты хуже электрона
теперь?
Погонщик помутился на вид и опустил рано стареющую голову.
— Это, бабушка, от жары: мне голову напекло… Дай я вот
шапку куплю!
Федератовна пригнула погонщика и погладила его лохматую
голову.
— Нет, ты брешешь — голова у тебя нормальная…
На околице колхоза встал вихрь кругового ветра и поднял с
земли разные предметы деревенского старья. Позади вихря шла не
колеблясь прочная туча дорожной пыли. Это двигалось добавочное
стадо в «Родительские Дворики», уже многие сутки одолевая
пешком полтораста верст. Позади стада ехали на волах гуртовщики
и ели арбузы от жажды.
Федератовна отправила убийцу-погонщика в совхоз со стадом и
велела ждать ее, а сама села в таратайку и направилась в район,
в комитет партии.
В районе Федератовна не застала секретаря партии — он умер
вскоре после свидания с Босталоевой, потому что у него
вскрылась от истощения тела внутренняя рана гражданской войны.
Новый секретарь, товарищ Определеннов, уже взял курс дела в
умрищевском колхозе и еще имел в своем распоряжении всю картину
бушующих капиталистических элементов, окружающих «Родительские
Дворики».
А сейчас он грустно жалел, что не управился лично объездить
колхозы умрищевского влияния, когда даже старушка мчится
неустанно в таратайке по степи и действует энергичной силой.
Федератовна начала обижать Определеннова упреками, что он
хуже покойника и руководит районом из своего стула, что он
скатится в конце концов в схематизм и утонет в теории самотека.
Секретарь, хотя и чувствовал свое слабое недовольство, все-таки
радовался наличию таких старушек в активе района.
— Бабушка,— сказал с любовью к ней Определеннов,—
Умрищева мы сегодня обсудим на бюро и отдадим из партии к
прокурору, а тебя мы перебрасываем из совхоза на место
Умрищева. Ты согласна?
Федератовна почувствовала было тоску, но сознание враз
справилось в ней с ничтожным чувством личности, и она сказала:
— Согласуй с директором и пиши путевку, товарищ
Определеннов.