Над «Родительскими Двориками» не хватало
мельницы, мелющей зерно: такая мельница была в родном месте
Вермо, где он вырос и возмужал. И еще не было в совхозе такого
дома, где бы тебя всегда ожидали — не было отца и матери,— но
зато в совхозе были Босталоева, Федератовна, Високовский, а
мельницу можно построить… Вермо вспомнил летний день детства
на окраине родины — маленького города и этот вечер, который
нес тогда дым жизни далеких и незнакомых людей.
Мельницу же в «Родительских Двориках» надо построить теперь
же. Сила ветра будет качать сейчас воду из колодца, а осенью и
зимою, когда дуют самые плотные ветры, сила воздушного течения
будет отапливать помещения для скота, где целых полгода зябнут
и худеют коровы. Пусть теперь степной ветер обратится в
электричество, а электричество начнет греть коров и сохранит на
них мясо, сдуваемое холодом зимы: скучную силу осеннего ветра в
зимнюю пургу, поющую о бесприютности жизни, наступило время
превратить в тепло, и во вьюгу можно печь блины.
Вечером Вермо сказал Босталоевой, как нужно отопить совхоз
без топлива. Босталоева позвала Високовского, Федератовну,
кузнеца Кемаля, еще двоих рабочих, и все они прослушали
инженера.
Кемаль заключил, что дело ветряного отопления —
безубыточное; он сам думал о том, только, не зная
электричества, хотел, чтоб ветер вертел и нагревал трением
какие-либо бревна или чурки, а чурки тлели бы и давали жар,—
однако это технически сумбурно.
— А хватит нам киловатт-часов-то?— спросила
Федератовна.— Ты амперы-то сосчитал с вольтами?— испытывала
старуха инженера Вермо.— Ты гляди, раз овладел техникой! А
проволоку, шнур и разные частички где ты возьмешь? Мы вон голых
гвоздей второй год не допросимся, алебастру, извести и драни
нету нигде…
— Я поеду в район, в край и достану все, что нужно,
сама,— сказала Босталоева, запечалившись вдруг отчего-то.—
Високовский, сколько мы нагоним мяса, если в скотниках будет
тепло?..
— Можно телят выпаивать круглый год,— размышлял
Високовский.— Весной мы родили две тысячи телят, а теперь
будем осеменять коров круглый год
— получим минимум три тысячи телят, на добавочную тысячу больше. Это
при том стаде, какое у нас есть…
Далее Високовский сделал расчет на бумаге; он сообразил,
сколько дадут товарного мяса добавочные телята, на сколько
самое меньшее пополнеют благодаря теплу взрослые животные,— и
выразил цифру: триста тонн чистого живого мяса, не считая
громадной прибавки молока и масла от улучшения бытовых условии.
— Почти двадцать вагонов!— обрадованно произнесла
Босталоева.
— Мы это сделаем, товарищ Вермо! Бабушка, ты будешь
бригадиршей на постройке… Бабушка, возьмись по-старинному;
когда великаны жили, говорят…
— Обожди, девчонка,— осерчала Федератовна.— Великаны
были только сильны, а по уму любой цыпленок норовистей их.
Обождите, вам говорят!.. Если на небе тихо, а на дворе мороз в
тридцать градусов по Реомюру, в тридцать семь по Цельсию: вы
тогда — что?!
Вермо думал быстрее, чем кончила Федератовна:
— Мы, бабушка, из коровьих лепешек брикетов наделаем в
запас. Пусть Кемаль сделает деревянный пресс для обжима и
брикетирования коровьих лепешек…
— Я уж ему двенадцать раз говорила, дураку,— сказала
Федератовна.-Лежит зимой добро по всему гурту, а скот зябнет…
— Мне оппортунист Умрищев не велел,— оправдался Кемаль.—
Я несколько раз докладывался: пора, говорю, нам заготовить
деревянный блюминг, что ж это такое? Коровы ведь зарождают в
туловище не одно молоко с мясом, а и топку! Давай, говорю, мне
двух плотников и слесаря на помощь — я тебе из коров Донбасс
сделаю, я тебе из коровьего желудка центральное отопление
поставлю…
— Кто будет крутить ваш брикетный пресс?— спросил Вермо.
— Два вола,— сообщил Кемаль.
— Нет, ветер,— не согласился инженер,— не тратьте
животных, живите за счет мертвой природы.
— Я люблю вас, гражданин Вермо,— произнес Високовский.
— Ветер лучше,— согласился Кемаль.— Пресс можно крутить,
когда ветряк не нужен для тепла.
Федератовна, хоть и была довольна, но не очень — она
потребовала от Вермо, чтоб он составил проект с экономической
стороной, а она его проверит со всех точек: старуха была
настолько скупа и осторожна в отношении социализма, что даже
для верного друга требовала предосудительного контроля,— мало
ли совершается в советском мире расточительства благодаря
действию слишком радостных чувств!
Вермо согласился составить проект, а Федератовна пошла
заботиться по советскому мясному хозяйству; она уже полгода как
не спала, только дремала на заре, объясняя это тем, что она уже
старая и ей было достаточное время выспаться при империализме.
Под вечер старуха села в совхозную таратайку и поехала по
всем пастбищам, по всем стадам, нажевывающим себе тело в
степях; и когда развернулась ночь, то все еще гремела в
пространстве таратайка Федератовны — этот звук старушечьей
езды наводил жуть на нерадивых гуртоправов, потому что
невозможно было что-либо скрыть от бессонной специальной
бдительности Федератовны, умудренной хитростью классового
врага. Даже лучшие доярки вздрогнули, когда узнали, что старуха
стала помощником директора. Покойница Айна давала больше всех
работы — она выдаивала по 190 литров молока в сутки при норме
125; бабушка же однажды просидела в степной ферме трое суток и
надоила 700 литров.